Владимир Набоков: pro et contra. Том 1

Вторая глава книги Локрантц посвящена каламбурам. Против предложенной в ней классификации (р. 45: allusive, connective, thematic, ironic and ornamental puns) [139]у нас нет серьезных возражений, кроме того (быть может, самого серьезного), что она не кажется нам интересной. Большим ее недостатком является также возможность пересечений рубрик, т. е. в некоторых случаях отнесение конкретного каламбура к одному из разрядов окажется неоднозначным или проблематичным. Наконец, сомнительно, что в Набоковском тексте существуют чисто «орнаментальные» элементы — возможно, что это просто элементы, которые мы не сумели интерпретировать (поскольку определение орнаментальныйзначит в сущности — «не имеющий никакой смысловойфункции в тексте»).

Многие интерпретации в этой главе хороши, но многие слишком усложнены или просто малоправдоподобны. Так, слово

Celadon(селадон) в «Sebastian Knight» связано не столько с героем Astree(p. 47), сколько с нарицательным от этого имени.

Среди каламбуров особую роль играют аллюзии, выделенные Локрантц в особый класс. Однако есть ли смысл в классифицировании примеров и в подсчетах, если аллюзия — это то, что легче всего пропускает исследователь, как сделала Локрантц, которая, комментируя фразу из «Bend Sinister» «Nobody can touch our circles» [140](p. 52), не узнала в ней предсмертных слов Архимеда «Noli tangere circulos meus» [141]

, так же как, описывая значение слов «mechanical sense of duty» («механическое чувство долга», р. 53), просто не учитывает значения слова «механический», «машинальный», придумывая совершенно неправдоподобные объяснения.

Роль аллюзии прекрасно объясняется самим Набоковым: читатель, не понимающий его намеков, отсылок, цитат, похож на Гудмена, честно верящего в то, что сюжет «Гамлета» и был сюжетом первой книги Найта. Страницы, посвященные книге Гудмена «The Tragedy of Sebastian Knight» («Трагедия Себастиана Найта»), где V. демонстрирует принципы «leg-pulling» («надувательства») и «danger of becoming a centipede»(«опасность превратиться в сороконожку») [142], грозящую такому читателю (Sebastian Knight, p. 64), прекрасно иллюстрируют принципы набоковской прозы (ср. также уже приводившийся нами пример с Думой из «Speak, Memory»). Принцип «работы» текста еще лучше вскрыт в цитате из романа Найта, где перечисляются все упущения его героя за всю жизнь, в том числе «…not having spoken to that errant schoolgirl with shameless eyes, met one day in a lonely glade [143][ср. „Лолита“, снова связь героя одного романа и автора другого, „Лолита“ так же восполняет упущение Найта, как „Ada“ — упущение Гумберта, его несостоявшийся детский роман] <…> Having

missedtrains, allusionsand opportunities; not having handed penny he had in his pocket to that old street-violinist playing to himself tremulously on a certain bleak day in a certain forgotten town» (Sebastian Knight, p. 176) [144].

Слова «to miss allusions» («упускать намеки») предсказывают то, что сейчас сделает читатель, он пропустит намек, не узнает названия «забытого города», который помнит и узнает каждый русский читатель — Люцерн!

Значительно лучше сделана третья глава — бесспорно самая интересная в книге. Ее достоинства обусловлены, в частности, тем, что, покончив с теоретизированием, Локрантц переходит к простому собиранию примеров, комментированию отдельных имен, т. е. исходит не из теории, а из материала (показательна и группировка материала в этой главе — по романам, а не по «приемам»). Хотя далеко не все интерпретации здесь бесспорны. Так, трудно поверить в трактовку имени Chateau(букв, «замок») [145]как фр. chat eau (кошка + вода — в смысле «кошачья моча»), а русского имени Качурин (Kachurin)как англ, cat urine («кошачья моча» — р. 64). Тем не менее многие из них интересны и важны.