Владимир Набоков: русские годы

В последней главе «Дара» Федор, закончив жизнеописание Чернышевского, признается Зине, что когда-нибудь он напишет роман об истории их знакомства — другими словами, сам «Дар», но вначале он должен подготовиться к этому и перевести одного старинного французского умницу, Пьера Делаланда. И в той же главе он цитирует несколько мыслей Делаланда, изящно опровергающих смерть. «Приглашение на казнь» было написано раньше, чем пятая глава «Дара», но вот уже больше года у Набокова существовал подробнейший план всех его частей. К тому времени когда Набоков решил позаимствовать у Делаланда эпиграф для «Приглашения на казнь», тот успел стать его старинным другом и источником вдохновения. Набоков точно знал, что значит для него Делаланд, «цитата» из которого, вынесенная в эпиграф, — на первый взгляд не более чем шутка — воспринималась им всерьез: «Comme un fou se croit Dieu, nous nous croyons mortels»[131].

III

К этому времени Набоков уже больше не давал частных уроков, и литература осталась единственным скудным источником заработка. Вот его доходы за 1934 год:

Процент с продажи «Камеры обскуры», «Петрополис», Берлин — 51.20

Гонорар за «Отчаяние» в «Современных записках» — 233.50

Гонорар за рассказ «Круг» в «Последних новостях» — 82.53

Гонорар за рассказ «Оповещение» в «Последних новостях» — 43.00

Гонорар за рассказ «Красавица» в «Последних новостях» — 34.19

Гонорар за стихотворение в «Последних новостях» — 10.00

Аванс за «Камеру обскуру» и «Отчаяние» для изданий Джона Лонга (за вычетом платы литературному агенту) — 250.00

Аванс за французское издание «Камеры обскуры» — 100.00

Аванс за шведское издание «Защиты Лужина» — 58.42

Аванс за чешское издание «Камеры обскуры» — 103.63

Гонорар за немецкое издание рассказа в «Vossische Zeitung» — 50.00

Стипендия от Союза русских писателей в Париже — 40.00

Итого — 1156.47 рейхсмарок⁷

Теперь у Набокова уже были свои литературные агенты в Европе и в Америке, которые пытались найти издателей переводов или переложений его книг. Права на экранизацию либо перевод на чешский или шведский могли бы принести какие-то дополнительные средства, но гораздо важнее и в художественном и, в конечном счете, финансовом смысле были английские или французские издания.

В конце 1934 года Набоков получил французский перевод «Соглядатая», выполненный Денисом Рошем. В целом он остался им доволен, хотя и внес в него множество мелких исправлений. В начале февраля 1935 года Рош сообщил ему, что книгу напечатали с гранок, в которых отсутствовали исправления не только автора, но даже и самого переводчика. Набоков «издавал павлиньи крики», но было слишком поздно¹⁸. Весь год переводы доставляли ему всяческие неприятности.

В середине сентября Набоков послал в газету «Последние новости» — ее только что запретили в Германии — рассказ «Тяжелый дым»¹⁹. Молодой поэт-эмигрант лежит, задумавшись, на кушетке в полутьме, затем встает и идет к отцу за папиросами для сестры, снова возвращается к себе, и тут нараставшее в его душе волнение отливается в поэтическую строку. Этот удивительно емкий рассказ многим обязан исследованию творческого процесса, которое было проделано в «Даре». Все сливается воедино в сознании поэта, как бы погруженного в транс в полутемной комнате, освещаемой лишь уличными фонарями: краски и формы, звуки и запахи; память о прошлом, недавние впечатления, сиюминутные наблюдения, будущие воспоминания; внутреннее и внешнее, тело и душа, «я» и они, личные грезы и семейные драмы. По мере приближения к кульминации рассказ переходит от прошлого к настоящему и опять к прошлому, от третьего лица к первому и опять к третьему. В тот момент когда на героя снисходит вдохновение, мы проникаем в его сознание, чувствуем в его жилах биение настоящего. Конечно, стихи, готовые вырваться, скоро поблекнут, но

всё равно: сейчас я верю восхитительным обещаниям еще не застывшего, еще вращающегося стиха, лицо мокро от слез, душа разрывается от счастья, и я знаю, что это счастье — лучшее, что есть на земле.