Владимир Набоков: русские годы

В середине декабря, задолго до того, как необходимые печати появились на необходимых документах, Дмитрия привезли из Довиля в Париж: убаюканный спокойствием «странной войны», город забыл об опасности⁴⁰. Дмитрий был непоседливым ребенком, которому родители почти всегда давали полную волю. Однажды, когда Набоковы устроили в своей тесной квартире вечеринку, Дмитрий в той же комнате, где собрались гости, играл в игрушечный самолетик, сопровождая тарахтенье игрушки воплями и криками. Шум стоял оглушительный, но родители не прерывали игру. Тогда Елизавета Маринел сказала Дмитрию: «Взрослые ничего не понимают. Пойдем лучше поиграем в твоей комнате». Она осталась с ним, чтобы можно было продолжить вечеринку. Каждые десять минут смущенные родители заглядывали в комнату, благодарные своей новой приятельнице за то, что она ради их гостей жертвует своим временем⁴¹

.

Нина Берберова вспоминает другой случай. Когда она однажды зашла к Набоковым, то, к своему удивлению, увидела полупустую квартиру, почти без всякой мебели. Бледный, худой Набоков, больной гриппом, лежал в кровати. Неожиданно он прервал беседу, встал с постели и пригласил гостью в комнату пятилетнего Дмитрия:

На полу лежали игрушки, и ребенок необыкновенной красоты и изящества ползал среди них. Набоков взял огромную боксерскую перчатку и дал ее мальчику, сказав, чтобы он мне показал свое искусство, и мальчик, надев перчатку, начал изо всей своей детской силы бить Набокова по лицу. Я видела, что Набокову было больно, но он улыбался и терпел. Это была тренировка — его и мальчика. С чувством облегчения я вышла из комнаты, когда это кончилось⁴²

.

Набоков хотел научить Дмитрия справляться с жизненными трудностями без страха и без жалоб. Однако сам Набоков, не чаявший души в сыне, испытывал почти панический ужас при мысли о том, что война может отобрать у них ребенка, и эти страхи настолько глубоко укоренились в его воображении, что тема утраты ребенка продолжала звучать в его творчестве на протяжении двадцати лет: открыто — в романе «Под знаком незаконнорожденных», в рассказах «Знаки и символы» и «Ланс»; причудливо-инвертированно — в «Лолите»; в зеркально-отраженном виде — в образе Хэйзель Шейд из «Бледного огня».

Случалось, когда Набоков просиживал ночь за работой, Вера на следующий день просила кого-нибудь из знакомых забрать Дмитрия к себе, чтобы дать ему немного отоспаться⁴³

. В это время Набоков работал над своим последним русским романом, который так никогда и не был дописан.

VII

От «Дара» — к «Solus Rex»

На этот раз рукопись предоставляет нам редкую возможность заглянуть в творческую лабораторию Набокова, где развивается, прерывается, меняет направление и обогащается его творческая мысль, — увидеть то, что обычно скрыто за герметичностью и кажущейся безвариантностью его законченных произведений. В тетради, имеющей помету «Дар. Часть II», Набоков набросал план некоторых глав второго тома романа⁴⁴. Одна глава рисует Федора и Зину в Париже, куда они перебрались в 1937 году из Германии: в этот день Федор возвращается домой, в однокомнатную квартирку, мечтая поработать, но, застав у Зины гостя — к ней зашел племянник ее отчима, восторженный апологет нацизма, которого Зина никак не может выпроводить, — в ярости хлопает дверью.

Из наброска «последней главы» мы узнаем о гибели Зины в нелепом уличном происшествии. Кажется, Набоков задумал встречу (воображаемую?) овдовевшего Федора с каким-то человеком по имени Фальтер (который появится снова в «Solus Rex», где герой незаконченного романа, художник, тоже теряет жену). Потрясенный смертью Зины, Федор едет на Ривьеру, потом возвращается в Париж, где встречается с Кончеевым. В конце романа Федор читает Кончееву написанное им продолжение незавершенной пушкинской драмы «Русалка». Как и собственно «Дар», второй том книги, по замыслу Набокова, должен был закончиться Пушкиным, но на гораздо менее оптимистической ноте.