Владимир Набоков: русские годы

Достаньте книги, мальчики. Вначале они занимались арифметикой, естествознанием, русским, немецким, Законом Божьим, чистописанием, рисованием, лепкой, столярным делом; в следующих классах список предметов расширялся и включал алгебру, геометрию, тригонометрию, физику, химию и физиологию, географию, историю и историю искусств, русский, немецкий и французский; а в выпускном классе к ним добавлялись политэкономия, законоведение, бухгалтерский учет и товароведение. Поскольку тенишевцы изучали лишь современные языки, Набоков, который уже знал французский и английский не хуже русского, не изведал притягательной силы языков древних. Английский не входил в школьную программу, зато немецким Набоков занимался в училище ежегодно. Уроки французского, даже в продвинутой группе, были для него непереносимо скучными и простыми, и — как это ни странно — его свободное владение тремя языками находило выход лишь на уроках русского, где французские или английские фразы первыми приходили ему на ум и просачивались в сочинения, за что его обвиняли в «надменном щегольстве»¹⁰.

Отчужденность — по крайней мере, по мнению учителей — и в самом деле представляла большую проблему для Набокова-школьника. В то время как для Пушкина лицейское братство было желанным избавлением от унылой жизни в семье, Набокову, наоборот, школа казалась насильственным отторжением от дома, который он любил и который всегда обеспечивал ему и образование, и независимость.

В школе ему, привыкшему к положению единственного любимца, пришлось стать одним из многих. Все дети предпочитают привычное, в случае с Набоковым эта тенденция была развита до крайней степени. Как правило, не склонный скрывать свои антипатии, он категорически отказался пользоваться «отвратительно мокрым полотенцем и общим розовым мылом в умывальной» и брезговал «захватанным серым хлебом и чуждым ему чаем», которые, вместе с пирожками с мясом и капустой и холодным киселем, подавали в школе на завтрак¹¹

.

Больше всего его раздражала необходимость следовать определенным правилам, и он этому отчаянно сопротивлялся. Он отказывался принять диктат эгалитаризма: почему он должен добираться до школы на «демократичном» трамвае, недавно появившемся в Петербурге, если отец каждое утро предоставлял ему машину? Один из учителей предложил ему

оставлять автомобиль в двух-трех кварталах от школы, избавив тем самым школьных товарищей от необходимости смотреть, как шофер «в ливрее» ломает передо мной шапку, то есть школа как бы позволяла мне таскать с собою за хвост дохлую крысу, но при условии, что я не стану совать ее людям под нос¹².

Позднее его сестры, наоборот, сами просили шофера останавливать машину позади здания школы, чтобы ее не увидели другие девочки. Следует правильно понимать набоковскую позицию. Она состояла не в демонстрации богатства, но в отказе игнорировать различия между людьми. В Германии его неприятно поразила встреча со своим бывшим одноклассником, для которого, казалось, воспоминания о проведенных вместе школьных годах сводились к одному-единственному факту: только у них двоих из всего класса были машины, «как будто это крепко и навсегда нас связывало!». Набоков противостоял всем попыткам школы возбудить в нем гражданский дух и отказывался участвовать в каких бы то ни было группировках, союзах, объединениях или обществах. Он пишет, что не отдавал школе ни одной крупицы души, сберегая все свои силы для домашних отрад — своих игр, своих увлечений и причуд, своих бабочек, своих любимых занятий¹³

.

Школа в произведениях Набокова обычно отбрасывает мрачную тень. В романе «Под знаком незаконнорожденных» кошмарный туннель приводит его героя, философа Круга, в школу, где он когда-то учился в одном классе с Падуком, впоследствии ставшим кровавым диктатором страны, готовым свести всё и всех к самому мизерному общему знаменателю. В течение всего учебного года Владимиру Набокову, чтобы попасть во двор Тенишевского училища к входу для учеников, тоже приходилось идти с набережной Фонтанки через туннельный проход, который ретроспективно кажется символом внезапного замыкания открытого пространства, каким стала для него школа¹⁴.

Однако на самом деле школа в то время вовсе не была для него кошмаром. Здесь Набоков смог удовлетворить свою жажду счастья в не меньшей степени, чем почти повсюду, куда забрасывала его судьба. В написанных для печати мемуарах он решил изобразить школьные годы в духе ненависти к насильственному единению, однако в узком кругу он вспоминал Тенишевское училище с энтузиазмом и теплотой.