Владислав Листьев. Послесловие…

ВЛАДИМИР ПОЗНЕР. Нет подходящих слов, чтобы оценить то, что случилось с Владом. Мне невероятно жаль, что его нет. Мы бы с ним могли очень много сделать. У него было редчайшее сочетание таланта и деловых качеств. Сильный, энергичный — он мне немножко напоминает Ростроповича. Позднее я, например, с удивлением узнал, что он много занимался бизнесом, и весьма успешно. По мере того как я больше узнавал о Владе, мне становилось ясно, что он прагматик, отнюдь не романтик. Влад, что называется, прекрасно знал, «с какой стороны намазан бутерброд». Я думаю, что теперь, в нынешней ситуации, он бы шел на определенные компромиссы. Вообще бескомпромиссность зачастую граничит с тупостью и упрямством. Вопрос всегда в том, насколько далеко распространяется компромиссность. Глядя на то, что происходит на ОРТ сейчас, положа руку на сердце, я не знаю, как бы повел себя Влад. Хотел бы думать, что он бы вел себя морально. Одно знаю: он бы вел себя умнее, нежели нынешнее руководство.

ИВАН ДЕМИДОВ. Я думаю, что проблема ушла. Поезд ушел. Если все время обсуждать только его гибель, значит, невольно становиться на одну доску с теми, кто его убил. Не знаю... У меня нет версий, нет тайных соображений. Осознать, что тебя убивают за телевидение, довольно сложно. Если говорить о деньгах, то Влад их всегда зарабатывал. Зарабатывал красиво, тем, чем умел. Не был слишком расчетлив. Он не сговаривался, не входил в альянсы. Я сейчас о другом. Знаете, мне даже не были важны проекты, которые Влад осуществлял. Просто то, что он стал точкой отсчета для многих и многих, и было главным. Именно поэтому его сейчас так не хватает. С ним нельзя было не считаться.

ИГОРЬ УГОЛЬНИКОВ. Я полагаю бессмысленным разматывать сейчас это дело. Я вообще думаю, что выхода нет. В Америке такое бывало: когда криминал доходит до определенной точки, он пытается легализоваться и начинает вкладывать деньги в реальную экономику. И грани между порядочным и непорядочным стираются. Но грань между убийцей и не убийцей не может быть стерта никогда. Я знаю, что в 95-м году вопрос в очередной раз стоял предельно остро: куда мы дальше пойдем. Либо криминал, либо что-то другое. Но про это другое никто ничего не понимал. Я не думаю, что Влад ощущал, куда мы должны пойти, и уверен в том, что он не хотел помогать криминалу. И еще мне кажется, что Влад даже не мог представить весь ужас происходящего, когда впрягался в работу. Но очень быстро начал понимать. С этим и связано его угнетенное состояние.

ВИТАЛИЙ ВУЛЬФ. Есть люди, которым после гибели Влада я не подам руки. Но называть их я не буду. Заказчиков, может быть, когда-нибудь назовут. Но на моем веку это уже точно не случится. Я бы сказал иначе: это уже ничего не изменит. Изменилась жизнь. Даже у Альбины. И слава Богу, что у нее так. Я очень болезненно относился к этому. Я знал, как негативно воспринимали люди то, что она вышла замуж за Андрея Разбаша. Но когда я узнал Андрея, мне многое стало ясно. Он, безусловно, человек умный, тонкий. И вообще: любовь бывает только взаимной. Он совершенно другой, нежели Влад. И у меня с ним совершенно другие отношения. И я понимал, что Але будет так легче. Первое время я приезжал к ней почти каждый день. Она страшно переживала потерю Влада. Была тихая, невзрывчатая, некатегоричная, как обычно. Постоянно слезы. Смотреть на нее было очень горько. И когда она соединилась с Андреем, я исходил из того, что так ей будет легче. Но своей природе она не могла быть одна. И еще. Человек проживает несколько жизней. Иногда пять-шесть. У Альбины другая жизнь. Они с Андреем любят друг друга. Это удачный союз. Но и жизнь с Владом была другой. Думаю, что ото никогда не уйдет. Сравнивать нельзя. Наверное, для обывательского сознания это не очень понятно.

АЛЬБИНА. После смерти Влада у меня не было страха за свою жизнь. Нет. Возникло абсолютное неприятие этой страны. И я думаю, оно останется навсегда.

К счастью, есть люди, близкие Владу, которые свое дело на телевидении делают очень хорошо. Но того канала, который хотел создать он, уже быть не может.

ЮРИЙ НИКОЛАЕВ. Я помню Влада. Но анализировать причины его смерти мне не хочется. Дружбу и память о дружбе не анализируют. Я воспринимал Влада таким, каким он был. Сейчас мне даже тяжело вспоминать что-то очень личное, дружеское, что нас связывало. Не вспоминается. Или не укладывается в слова. С ним можно было легко молчать. А потом начать разговор с полуфразы.

ЛЕОНИД ЯРМОЛЬНИК. Что-либо говорить, а тем более писать о Владе невероятно трудно. Прежде всего потому, что еще долго белым пятном останется буквальная причина смерти. Все пока струится в воздухе. Знай я — что, почему, зачем? — мне бы было, безусловно, легче. Что-то в моих мозгах стало бы на место. А так — все отдельно: отдельно смерть Влада и отдельно сам Влад.