Владислав Листьев. Послесловие…

Две пули тупоумных ублюдков повергли державу в шок и истерику. Все сразу решили: никого никогда не найдут — и сделали мрачные физиономии. Народ с пугливым почтением относится к тайне на крови. Словно неведомые убийцы перенимают что-то от обаяния своих жертв. Значительность. Значимость плаща и кинжала. И как-то упускается, что кто бы ни были кукловоды и режиссеры случившегося, они прежде всего неудачники. Бандиты - неудачники по определению, какие бы агрессивно-высоколобые доводы ни приводились. Не монстры это — с хищной улыбкой и стальным взглядом. И на самом-то деле вполне отчетливо проступает психологический портрет этой мутной суммарной «личности», взятой в кавычки: скучный портрет червивого человечка, думающего, что жизнь - это только череда отстроенных комбинаций и «разруливаний». Когда наши органы, по недоразумению названные «правоохранительными», наконец назовут истинных убийц Влада, думаю, многих ждет что-то вроде разочарования: как просто...

Если жизнь и прекрасна (в чем заверяют нас ответственные лица), то только тем, что сложна. Проста она для простых организмов. И в списке самых простых решений сверхпростое — убийство.

Есть что-то гагаринское в листьевской судьбе. В сущности, это всего лишь констатация. Если народы достойны своих правительств, то в равной степени - и героев. Героев, порой лишенных видимых признаков героичности. Полное отождествление с идеей прорыва превращает их в символы времени. В проблемы времени, в их болевые точки, Влад этого не избежал.

Гагарин, Листьев — тут речь не об уровне дара, а о каком-то неназываемом личном отзвуке в сердце. Не каждый ведь вспомнит отчество первого космонавта.

Осталось - Юра.

И Влад.

Оба улыбались. И оба взлетели. В эфире и тот и другой — по-своему — были первыми. Оба на небесах, и безвременно. Но видимо, не случайна эта интонация гибельности, которая всегда сопровождает любовь, или — скажем осторожнее симпатию народа. Чем светлее улыбка, тем безнадежнее финал, что ли? Или смерть уточняет жизнь? Не нами выдумано: для того чтобы полюбили «всеобще» — баловню и любимцу следует поскорее освободить любящих от своего присутствия. Угрюмая закономерность. Как-то нехорошо представлять немыслимо растолстевшего семидесятичетырехлетнего генерал-полковника в отставке Гагарина.

И даже смежные канонические характеристики почти любого удачника налицо: и «питие» присутствовало, и гусарство, и пресловутая «легкость необыкновенная».