Владычный суд

С виду все это, пожалуй, как будто походило на что-то живое и даже очень полезное, но потом многие начали понимать и толковать об этом иначе, но не в этом дело: благотворения и морализация были так сильны, что даже из "магдалинского приюта" для _кающихся_ проституток одно время было признано полезным выдавать "магдалинок" замуж за солдат. Этим путем хотели "не дозволить псу возвратиться на свою блевотину". Княгиня принимала самое теплое участие в устройстве этих браков и давала даже _невестам_ приданое, имевшее для солдатиков свою притягательную силу. Они женились на "магдалинках", конечно всего менее заботясь о глубине и искренности их раскаяния, "лишь бы получить сто рублей и кой-что из одежи". Затем, разумеется, утешив княгиню актом своего бракосочетания и воспользовавшись тем, чем каждый из супругов считал удобным для себя воспользоваться, они сепарировались и расходились "кийждо восвояси"... Анекдоты при этом случались самые курьезные. "Псы" опять возвращались на свою блевотину, но только саморазврат заменялся развратом "по согласу", с мужнего позволения. Словом, по иронии судьбы над аристократическою неумелостью и непониманием, "последняя быша горше первых". Бывали случаи, что супруг-солдат с самого своего свадебного пира сам отпускал свою новобрачную супругу к одному из шаферов, в числе коих бывали "люди благородные", принимавшие на себя шаферские обязанности, чтобы "быть на виду", угождая княгине участием в ее гуманных затеях.

Женатых таким образом солдатиков трудно строго и винить за то, что они так охотно сбывали с рук полученных ими избалованных жен. Куда ему, бедняку, в его суровом положении, _такая жена_, с ее отвычкою от всякого тяжелого труда и с навыком ко всякому "баловству"?

Солдатик, женившийся на проститутке всего чаще по инициативе начальства, желавшего доставить субъекта, нужного для предположенной княгинею "магдалининой свадьбы", подчинялся своему року и брал то, что ему на что-нибудь годилось: а жену, обвыкшую "есть курку с маслом и пить сладкое вино", сидя на офицерских коленях, пускал на все четыре стороны, из которых та и выбирала любую, то есть ту самую, с которой она была больше освоена и где она надеялась легче заработать сумму, какую обещала платить мужу, пустившему ее "по согласу".

Таковы были "иронические" результаты этой игрушечной затеи сентиментальной и мечтательной морализации, которая, впрочем, довольно скоро надоела, и с нею покончили.

Гораздо упорнее были заботы о крестительстве, но, к сожалению, и тут тоже довольно часто выходили своего рода печальные курьезы. Ревностью княгини в этом роде полнее всех злоупотребляли малосовестливые люди, являвшиеся с притворною жаждою крещения из той низменной среды еврейских обществ, которая больше всех терпит и страдает от ужасной кагальной неправды жидовских обществ. Нигде не находя защиты от царящей здесь деморализации, эти люди сами деморализуются до того, что, по местному выражению, "меняют веру, як цыган коняку". В этом-то отребии, к которому принадлежал по своему положению и наемщик нашего интролигатора, и вырабатывалась особая практика для эксплуатации крестительского рвения княгини, к которой, по установившемуся у бедных жидков поверью, "стоило только _удаться_", и уже тогда никто не смеет тронуть, хоть, бы "увесь закон _пенькнул_" (треснул).

В таком мнении, возникшем у смышленых евреев, едва ли все было преувеличением. По крайней мере не одни жидки, а и многие из очень просвещенных христиан так называемого "высшего" киевского общества в то время гораздо менее серьезно осведомлялись о том, как хочет князь, чем о том - чего угодно княгине?

VIII

Замотавшийся и потом попавший в рекруты подмастерье портного Давыдки всеконечно имел довольно верные понятия о генеральном положении дел в Киеве. И вот он задумал этим воспользоваться и безнаказанно разорить и погубить подвернувшегося ему интролигатора.

Взялся он за это превосходно: в то самое время, когда его наниматель сочинял свою известительную бумагу о найме и просил подождать с приемом в рекруты его ребенка, портной написал жалостное письмо к одной из весьма известных тоже в свое время киевских патронесс. Это была баронесса Б., очень носившаяся с своею внешнею религиозностью. Хитрый жидок изложил ей различные невзгоды и гонения от общества, терпя которые, он дошел до такой крайности, что даже решился было сам поступить в рекруты, но тут его будто вдруг внезапно озарил новый свет: он вспомнил о благодеяниях, какие являют _высокие христиане_ тем, которые идут к истинной "крещеной вере", и хочет креститься. А потому, если ему удастся бежать от сдатчика, то он скоро явится в Киев и просит немедленно скрыть его от гонителей - поместить в монастырь и как можно скорее окрестить. Если же ему не удастся бежать, то защитить его каким-нибудь другим образом и привести его "в крещеную веру", о чем он и просил довести до сведения ее сиятельства княгини Екатерины Алексеевны, на апостольскую ревность которой он возверзал все свои надежды и молил ее утолить его жажду христианского просвещения.