В этот раз послание было устным, до того оно было важно. Покушение на государя! Людей и товар вывезти незамедлительно. Людей — особенно! Впрочем, Марку никто и не думал препятствовать. Белые, как снег, императорские чиновники тоже получили послание из Словении. И веяло от того послания еще одной войной, которой разоренная бесконечными поражениями империя могла просто не выдержать. Полсотни купеческих обозов ждало разрешения на выезд из Словении, и дано будет то разрешение не ранее, чем последний горшок с медом и последний слуга из Торгового дома его светлости Самослава Бериславича покинут Константинополь. Так оно и вышло. Марк вывез товар и семью, а потом и сам сел на корабль, который пошел в Тергестум, сопровождаемый княжеским дромоном. Слишком опасно было огибать Пелопоннес, ведь в Монемвасии и на острове Китира обосновались словенские пираты, не пропускавшие одиночные корабли.
Тергестум разрастался на глазах. Княжеское войско еще летом пробило коридор в Истрию, и теперь держало эти земли, расселив здесь пять сотен отставников- однодворцев. Немного, конечно, но пока больше и не требовалось. Их задачей было связать осадой нападавших, пока не придут на помощь аварские всадники и драгунские тагмы из Паннонии. На руинах античного города Эмона княжеские мастера уже вовсю возводили острог, получивший название по протекавшей рядом с ним речке — Любляна. Местные хорутане пошли под руку князя, и лишь самые упрямые роды откочевали на юг, пытаясь найти свое счастье в ромейских землях.
От вассального Словении княжества Крн до Тергестума было всего-то полтораста миль, неделя пути для купеческого обоза. И вот теперь и этой территорией приросла держава князя Само, смирив дикие когда-то земли военным походом. И это был еще не конец. По слухам, князь готовил большой поход, которым хотел отодвинуть южную границу на линию Салона-Белград, и тем обезопасить торговые пути, ведущие из морских ворот княжества в сердце страны.
В Тергестуме было тепло, примерно так же, как в Константинополе, и бухта у порта не замерзала никогда, даже в самую стужу. Потому-то именно здесь начали строить княжеские корабли, два десятка которых уже стояло на рейде. Корабли были двух типов — привычные дромоны, украшенные непонятными башенками на корме, и огромные пузатые баржи, догадаться о назначении которых Марк так и не сумел. Схожие корабли, только поменьше, везли из Александрии пшеницу и ячмень, но зачем они нужны здесь? Зерно из Словении на сторону не продавали, а привозить его в Тергестум смысла не имело. Истрия уже давно кормила себя сама.
— «Владыка морей» — прочитал Марк надпись на борту самого большого дромона, у которого, ко всему прочему на носу были странные отверстия, окованные вокруг бронзовым листом. Он никогда не видел ничего подобного. К удивлению купца, среди матросов было множество александрийских греков, выговор которых он прекрасно знал. — Чудеса какие-то!
Марк никогда еще не видел, чтобы корабли имели имена, словно люди, но сама идея ему понравилась. Ведь и у коней тоже есть прозвища, так почему бы не иметь своего названия кораблю, тем более, такому большому и красивому.
«Берсерк», «Неарх», «Фемистокл», «Молот Тора», прочитал Марк, догадываясь, что не все экипажи для княжеской флотилии набирались из греков. Тут же стояли десятки драккаров из Дании и Норвегии, экипажи которых пришли сюда зимовать.
— Да что же тут происходит? — несказанно удивился Марк, но подумав, справедливо рассудил, что скоро все узнает.
Он ошибся. Тут никто ничего не знал. Все просто ждали весны.
В то же самое время. Селевкия Пиерийская (в настоящее время деревушка Чевлик. Турция).
Корабль высадил их в руинах древнего порта. Морские ворота Сирии, ключ к великой Антиохии превратились в развалины после чудовищного землетрясения 526 года. С тех пор город так и лежал грудой камней, а восстановить его у Империи уже не было ни денег, ни сил, ни охоты. Отсюда до Антиохии было всего пятнадцать миль, и Коста решил нанять повозку. Ходок из Сигурда был еще тот. Наконечник копья перебил кости в стопе, но лежать в постели дан отказывался наотрез и отправился в путь, как только из раны перестал течь гной. Сигурд не жаловался, но каждый раз, когда он наступал на ногу, по его лицу пробегала едва заметная гримаса боли, которую дан прятал за каким-нибудь затейливым ругательством.
— Монастырь, — сказал вскоре Коста, когда впереди показались зубчатые стены великого города. — Нам нужен монастырь. Ты сможешь притвориться христианином, Сигурд?
— Легко, — кивнул дан неровно обросшей башкой. — Я ведь два раза уже крестился. У меня и крест где-то был.
— Как это? — изумился Коста, для которого сказанное было просто немыслимым кощунством.