Власов. Восхождение на эшафот

— Это свое неуверенное «возможно» — сразу же, причем очень смело можете исключить. Вы уже давно не военнопленный, мой генерал генералов. И даже не временно освобожденный из лагеря. Пора отрешаться от своего лагерного прошлого, от синдрома лагерника, от привычки ощущать себя «пусть униженным, зато живым».

— Я не Наполеон, Хейди.

— Почему же тогда наш фюрер уверен, что он, Адольф Гитлер, ни в чем не уступает великому корсиканцу? Он уверен, а вы — нет? Чем это объяснить?

— Но ведь мы-то с вами знаем, что великому корсиканцу он все же уступает, — задело Власова за живое. Кстати, кто такой этот генерал Бродель? — буднично, устало спросил Власов, доставая из кармана портсигар. Он пытался закурить, но, встретившись с суровым взглядом начальника санатория, покорно положил портсигар на стол перед собой.

— Обычный генерал, как и многие другие.

— Тогда почему вы так взъерошены?

— Меня не генерал Бродель раздражает, меня раздражаете вы, мой генерал генералов. Ваша неуверенность в себе. Неуверенность, за которую даже мне становится неловко.

— Что-то раньше я не слышал его имени. Но точно знаю, что к верхушке рейха он не принадлежит.

— Чтобы шкодничать, как шкодничает этот генерал, вовсе не обязательно возглавлять Генеральный штаб вермахта или Главное управление имперской безопасности. Достаточно страстно возжелать, чтобы русский генерал Власов никогда не переступил порог кабинета рейхсфюрера СС Гиммлера, доктора Геббельса и многих других кабинетов, не побывав в которых, этому самому Власову рассчитывать, собственно, не на что[66].

— Значит, мои неудачи на этом поприще…

— Нет, воздействуют и другие факторы. Но генерал Бродель… Поначалу я не могла понять, чем вызвано такое внимание этого служаки к вашей особе. Пока мои друзья из службы безопасности СС, призванной следить за моральной чистотой ее рядов, как святая инквизиция — за непорочностью средневековых монахов, не вышли на его «русскую». Это они неожиданно открыли для себя и для меня, что, оказывается, его любовница — та же русская повариха, с которой сдался в плен генерал Власов. Теперь вам понятно, каким образом оказалась здесь ваша Форотова? — в этот раз Хейди умышленно употребила свое начальное «Фо», чтобы подразнить Власова.

— Понятно.

— Неужели вы думаете, что в каком-либо ином случае я стала бы разыскивать эту фронтовую девку? И если мы дали ей возможность увидеться с вами, то делали это по двум причинам: чтобы насолить генералу Броделю и чтобы заставить ее повлиять на своего генерала-любовника не вмешиваться в дела командарма Власова. Она же должна будет предупредить Броделя: еще одно вмешательство, и руководство гестапо передерется с руководством СД за право первой следственной ночи по «делу генерала Броделя».

Власов нервно передернул подбородком, но так и не нашелся, что ответить Хейди. Эта, новая версия появления у него в номере бывшей походно-полевой заставила генерала совершенно по-иному взглянуть на связи и возможности Хейди. И еще раз, теперь уже более основательно, убедиться: насколько полезной она может быть в добре, настолько же опасной — в гневе и ревности. Другое дело, что ни то ни другое она, к счастью, пока что не демонстрирует.

— Надеюсь, теперь генерал Бродель успокоится и ей ничего не будет угрожать, — довольно невнятно проговорил он, вставляя в немецкую речь русские слова. Однако Хейди уже научилась понимать этот его суржик.

— Если вы решите поделить ее с генералом Броделем, он сумеет примириться и с этим, настолько далеко зашло его увлечение Марией. Их обоюдное увлечение друг другом — так будет точнее…

«А вот теперь она бьет по твоему самолюбию, — понял Власов. — Похлеще, чем только что бил коротышка-штандартенфюрер».

— Я окончательно уступаю «баб-пфьонку Форотову» вашему генералу, Хейди, — поднялся Власов. — Постарайтесь довести это до его сведения. Пусть успокоится.

* * *

Машинально, по привычке, козырнув, Власов оставил кабинет Хейди и направился к поджидавшему его Штрик-Штрикфельдту.

— Минуточку, господин генерал, — вдруг появилась на крыльце Хейди.

Власов решил, что она догнала его специально для того, чтобы совершить «обряд прощального поцелуя», и покорно вернулся к крыльцу.

Однако та и не думала впадать в сантименты.

— Увлекшись всяческими выяснениями и нравоучениями, — сдержанно молвила Биленберг, — я забыла сказать вам главное.

— Что именно? — постарался Власов произнести этот вопрос как можно мягче.

— Поверьте, что я проигнорировала бы и выпады генерала Броделя, и всю эту историю с русской и их амурными делами. Но дело в том, что это мои друзья упорно ходатайствуют перед Гиммлером, фельдмаршалом фон Кейтелем и перед фюрером о присвоении вам чина генерал-полковника[67].

И вновь, в который уже раз в течение нынешнего дня, Власов замер от удивления.

— Хотите сказать, что по ходатайству ваших друзей я могу стать генерал-полковником?!