Властелин Колец

Пин нашёл, что Тенегона хорошо устроили и обиходили, поскольку в шестом круге, за стенами Цитадели, было несколько прекрасных стойл, где рядом с помещениями для гонцов Владыки держали резвых лошадей, чтобы посланцы были в любую минуту готовы скакать по неотложному приказу Денетора или главных капитанов. Но сейчас все лошади и всадники были в разъездах.

Тенегон тихонько заржал, когда Пин вошёл в стойло, и повернул голову.

— Доброе утро! — сказал Пин. — Гэндальф придёт сразу, как только сможет. Он занят, но просил передать тебе привет и посмотреть, всё ли с тобой в порядке; надеюсь, ты отдыхаешь от своих долгих трудов.

Тенегон махнул головой и переступил. Но он позволил Берегонду погладить его по морде и большим бокам.

— Он выглядит так, словно пробежался на скачках, а не преодолел только что долгий путь, — сказал Берегонд. — Как он горд и могуч! Где его сбруя? Она должна быть богатой и прекрасной.

— Нет сбруи достаточно богатой и прекрасной для него, — ответил Пин. — Он не хочет никакой. Если он согласен нести тебя, то понесёт, а если нет, так никакие удила, узда, хлыст или плеть не укротят его. До свидания, Тенегон! Потерпи. Битва близка.

Тенегон вскинул голову и заржал так, что стойло закачалось, и они зажали уши. Затем они распрощались и ушли, убедившись, что кормушка как следует наполнена.

— А теперь к нашей кормушке, — предложил Берегонд и повёл Пина обратно в Цитадель, а там к двери в северной стене высокой башни. Потом они спустились по длинной холодной лестнице в широкую галерею, освещённую лампами. В её боковой стене были решётки, одна из которых стояла открытой.

— Здесь кладовые и склад моего отряда Стражи, — сказал Берегонд. — Привет, Таргон! — окликнул он через решётку. — Сейчас ещё рано, но тут новичок, которого Владыка принял к себе на службу. Он долго и далеко скакал на пустой желудок и тяжело потрудился сегодня утром, и он голоден. Дай нам, что у тебя найдётся!

Тут им выдали хлеб, и масло, и сыр и яблоки: последние зимнего сорта, сморщенные, но сочные и сладкие, — и кожаную флягу со свежим элем, и деревянные тарелки и чаши. Они сложили всё это в плетёную корзину, снова выбрались на солнце, и Берегонд повёл Пина к восточной оконечности высокого, выступающего вперёд бастиона, где в зубчатой стене была глубокая амбразура, а под ней каменное сиденье. Отсюда они могли любоваться утром над миром.

Они ели, пили и говорили то о Гондоре, его нравах и обычаях, то о Шире и чужих краях, в которых побывал Пин. И с каждым разом Берегонд всё больше удивлялся и всё изумлённее глядел на хоббита, болтающего своими короткими ножками, когда он сидел на скамье, или встающего на ней на цыпочки, чтобы заглянуть в амбразуру и увидеть земли внизу.

— Не скрою от тебя, мастер Перегрин, — сказал Берегонд, — что для нас ты выглядишь почти как ребёнок, паренёк лет девяти или около того, и, тем не менее, ты пережил столько опасностей и видел такие чудеса, что немногие из наших седобородых могут похвастать тем же. Я думал, что нашему Владыке пришёл в голову каприз завести себе благородного пажа, как поступали, по слухам, в древности короли. Но теперь я вижу, что это не так, и прошу извинить мою глупость.

— Извиняю, — сказал Пин. — Хотя ты не очень ошибся. Среди своего народа я всё ещё считаюсь почти мальчишкой и "войду в возраст", как говорят у нас в Шире, только через четыре года. Впрочем, довольно обо мне. Лучше посмотри сюда и скажи, что отсюда видно.

Солнце уже взошло довольно высоко, и туманы в долине внизу поднялись. Последние их остатки проплывали над головой обрывками белых облаков, уносимые вдаль крепнущим ветром с востока, который колыхал флаги на Цитадели и плескал её белыми стягами. Далеко внизу, на дне долины, примерно в пяти лигах, если оценивать расстояние на глаз, теперь была видна серая и блестящая Великая Река, катившая свои воды с северо-запада, затем сворачивающая могучей петлёй к югу и опять к западу и теряющаяся из виду в дымке и мерцании, за которыми очень далеко, в пятидесяти лигах отсюда, было море.