Властелин Севера. Песнь меча (сборник)

Я и впрямь ничего не знал, кроме того, что сборище намечается в полночь, в самый темный час, когда появляется зло и оборотни крадутся по земле, когда появляются Движущиеся Тени.

В полночь.

Глава восьмая

Церковь Святого Альбана была древней, с каменной нижней частью стен, – значит ее построили римляне. Но крыша провалилась, верхняя часть кладки осы́палась, поэтому почти все выше человеческого роста было сделано из дерева, плетней и тростника.

Церковь стояла на главной улице Лундена, протянувшейся к северу и к югу от того места ниже моста, которое сейчас называется Воротами епископа. Беокка однажды сказал мне, что церковь служила часовней королям Мерсии. Возможно, так оно и было.

– А Альбан был воином! – добавил Беокка. Он всегда воодушевлялся, когда речь заходила о святых, истории которых он знал и любил. – Поэтому его убили!

– Он должен нравиться мне только потому, что был воином? – скептически осведомился я.

– Потому что он был храбрым воином! – ответил Беокка. – И…

Он помедлил, возбужденно засопев, собираясь сообщить нечто важное.

– И когда его пытали, у его палача выскочили глаза!

Он просиял, глядя на меня единственным здоровым глазом.

– Они выскочили, Утред! Просто выскочили из головы! То была Господня кара, понимаешь? Ты убиваешь святого человека – и Господь вырывает тебе глаза!

– Значит, брат Дженберт не был святым? – спросил я.

Дженберт был монахом, которого я убил в церкви, к огромному ужасу отца Беокки и целой толпы наблюдавших за этим священников.

– Мои глаза все еще при мне, отец, – заметил я.

– А ведь ты заслужил, чтобы тебя ослепили! – сказал Беокка. – Но Господь милостив. Надо сказать, порой на удивление милостив.

Некоторое время я размышлял об Альбане и в конце концов спросил:

– Если твой бог может вырвать человеку глаза, почему же он не спас жизнь Альбану?

– Конечно, потому, что Бог решил не делать этого! – чопорно ответил Беокка.

Такой ответ ты всегда получаешь от христианского священника, если просишь объяснить поступки его бога.

– Альбан был римским воином? – спросил я, решив не расспрашивать о капризно-жестоком нраве бога Беокки.

– Он был британцем, – ответил Беокка, – очень храбрым и очень святым британцем.

– То есть он был валлийцем?

– Конечно!

– Может, именно поэтому твой бог и позволил ему умереть, – сказал я, и Беокка перекрестился и возвел здоровый глаз к небесам.

Итак, хотя Альбан и был валлийцем, а саксы не любят валлийцев, в Лундене имелась церковь его имени, и, когда мы с Гизелой и Финаном появились возле нее, церковь эта казалась такой же мертвой, как труп того святого.

Улица тонула в черноте ночи. Из-за оконных ставней пробивались маленькие проблески огней, из таверны на улице неподалеку раздавалось пение, но церковь была черной и тихой.

– Мне это не нравится, – прошептала Гизела, и я знал, что она прикоснулась к амулету на своей шее.

Прежде чем выйти из дома, она бросила палочки с рунами, надеясь увидеть в их рисунке некое указание на то, что случится этой ночью, но их беспорядочное падение озадачило ее.

В проулке неподалеку что-то шевельнулось. Это могла быть всего-навсего крыса, но мы с Финаном повернулись в ту сторону, и наши мечи зашипели, покидая ножны. Шум в проулке немедленно прекратился, и я позволил Вздоху Змея скользнуть обратно в выстланные овчиной ножны.

Мы все были одеты в черные плащи с капюшонами, и, если кто-то наблюдал за нами, пока мы стояли возле двери темной и молчаливой церкви Святого Альбана, они, должно быть, подумали, что мы священники или монахи. Я попытался открыть дверь, потянув за короткую веревку, поднимавшую щеколду внутри, но дверь явно заперли на засов.

Я потянул сильнее, качнув запертую дверь, потом постучал в нее кулаком, но не получил ответа.

Тут Финан прикоснулся к моей руке, и я услышал шаги.

– На улицу, – прошептал я, и мы пересекли улицу, направившись к проулку, где раньше слышали шум.

Узкий, тесный проход вонял сточной канавой.

– Это священники, – шепнул мне Финан.

По улице шли двое. На миг их осветил отблеск из неплотно прикрытого окна, и я увидел черные рясы и блеск серебряных крестов на груди. Они остановились у церкви, и один из них громко постучал в запертую дверь. Он постучал три раза, сделал паузу, постучал один раз, снова помедлил и опять стукнул три раза.

Мы услышали шум поднимаемого засова и скрип петель, когда дверь отворилась внутрь, потом на улицу хлынул свет – это отодвинули занавеску, загораживавшую вход. Священник или монах впустил двоих в освещенную свечами церковь, выглянул на улицу, осмотрел ее – я знал, что он ищет того, кто колотил в дверь несколько мгновений назад. Ему, должно быть, задали вопрос, потому что он повернулся и ответил:

– Там никого нет, господин.

Потом закрыл дверь.

Я услышал, как упал засов; мгновение в дверных щелях виднелся свет, пока внутри не задернули занавеску. Тогда церковь снова стала темной.

– Ждите, – сказал я.

Мы ждали, слушая, как ветер шуршит по тростниковой крыше и стонет в руинах домов. Я ждал долго, чтобы в церкви забыли о том, кто колотил в дверь.

– Должно быть, скоро полночь, – прошептала Гизела.