Властелин Урании

— Вы могли бы заказать себе другую, — прибавил я потом, оправляя рубаху. — У герцога отсутствует вкус к тому, что забавно, шутки он не понял, он подумал, что вы жалеете о своем подарке, а такое подозрение бросает тень на вашу куртуазность.

Тихо Браге, которому только что доложили о несчастном случае на бумажной мельнице, кое-как наскоро извинившись, покинул нас. Однако мне он, проходя мимо, прорычал, что желает видеть меня там, сию же минуту, давая понять, что мое бесстыдство ему совсем не по вкусу.

Меж тем как суда короля Шотландии, герцога Брауншвейгского и их свиты готовились поднять якоря у одного конца острова, я спешил на другой, к мельнице в ландах, уже позлащенных заходящим солнцем. Под ясным небом сверкали пруды. Сквозь гулкие порывы шквального ветра до меня долетали отдаленные крики гусей и уток, конское ржание, музыка и шум в пиршественной зале: гости разошлись, и я не без сожаления представил, как лакеи бранятся там, деля хозяйские яства. Да ладно, Христиан Йохансон обещал урвать для меня что-нибудь в буфетной.

Выстрел пушки возвестил отплытие короля и его друга герцога, стало быть, Меркурий отступился от нас. Юный бог в крылатом шлеме покинул моего хозяина, больше он не будет охранять его от невзгод.

Не успел я об этом подумать, как на берегу большого пруда увидел Густава Ассарсона. Только что у пристани он схлопотал по голове, ему частенько случалось драться с моряками, и теперь его лоб кровоточил. Злой и пьяный, он крикнул мне: «Куда идешь?» Я шел дальше, ничего не отвечая, тогда он догнал меня, преградил дорогу, грубо дернул за плечо и попытался схватить мою сороку, сидевшую у меня на макушке. К счастью, мимо проезжал лакей, везущий две корзины тряпья, предназначенного для переработки на бумажной фабрике.

«Ну-ну, иди, ищи своего хозяина, — проворчал Густав. — Интересно, о чем вы станете толковать промеж себя? Мне рассказать не хочешь?»

Лакей втянул меня на повозку, запихнул среди корзин, оставив одну из них меж собой и мною, словно опасался получить удар в спину, и, пожав плечами, повез меня в Голландскую долину.

Сеньора мы застали сидящим верхом на лошади, а управляющий Хафнер стоял перед ним. Фигура всадника неподвижно застыла в слепящих лучах заката; он был без носа — слишком трудно удерживать на лице искусственную нашлепку наперекор резким движениям скакуна.

На исходе весны выпадают такие вечера, когда закатное небо уже бледнеет, а солнце еще извергает на землю потоки лучей. Я безмерно наслаждался этим нежданным напоминанием о непреходящей красоте небесной, ведь мы-то здесь, на земле, живем под страхом вечно нас обступающих уродств.

Работник, мне не знакомый, угодил под мельничный жернов, и чан был весь измазан его кровью. Раздосадованный тем, что испорчено столько бумаги, Сеньор не проронил ни единого слова сострадания. Что до меня, я обратился с молитвой к Иисусу, прося его смягчить это черствое сердце, и моя просьба была исполнена почти тотчас.

— Все кончено, Господин?

— Да, конец.

Выслушав распоряжения, Хафнер побрел прочь, его плечи ссутулились, и я заметил, что его камзол, серый в крапинку, как оперение цесарки, стал ему тесноват, а лицо слишком бледно (то были первые признаки водянки, которая вскоре раздула ему ноги, а потом унесла его).

Когда повозка, направляясь к дюнам, обогнула здание, мы с Сеньором остались с глазу на глаз. Он приказал мне поведать о том, что ждет впереди: после отъезда герцога Брауншвейгского этот вопрос его сильно беспокоил. Но прежде всего он потребовал, чтобы моя сорока отлетела куда-нибудь подальше, с глаз долой. Я прогнал ее, и она, описав широкий крут, исчезла за деревьями.

«Ну, я тебя слушаю».

Сердце мое внезапно преисполнилось уверенности, признаться в которой никак невозможно: я вмиг осознал, что дело его не переживет столетий, это иллюзия. От его трудов ничего не останется. Девизы, что он приказал высечь у входа в залы, сотрутся, его дворец будет разрушен и сожжен, его инструменты погибнут.

Мне вспомнилось, что говорил Якоб Лоллике, созерцая вдали дворец короля Дании, где архитекторы Ураниборга недавно завершили свои более Чем двадцатилетние смелые опыты. Мой пастор стоял тогда на последней, высящейся над морем скале Вестсрнеса, и он сказал так: «В день, когда строительство подобного сооружения закончено, не должны ли мы вообразить его преданным запустению или немой власти песков, подобно древнему Вавилону?»

Приметив мое волнение, Сеньор встревожился:

— Да что это с тобой? Выкладывай!

Я объяснил, что меня только что настиг посреди дороги Густав Ассарсон, хотел напугать.

— Он говорил с тобой обо мне?

— Скорее настаивал, чтобы я с ним о вас поговорил.

— И что же он хотел узнать? Потаенное.

— О чем это ты?

— Этот мерзавец спит и видит, как бы вас погубить. Любые враки пускает в ход, лишь бы все вас возненавидели.

— Враки? Какие же?

— Тс самые, какими он и меня донимает: будто я одержим дьяволом. А раз вы допустили, чтобы я родился, чтобы рос под вашим кровом, вы тоже пособник нечистой силы.