Властелины ринга

Я еще подумал, что всем нашим чемпионам-тяжам еще придется побороться за признание в Америке, а то здесь, как мне показалось еще в прошлый раз, когда я приезжал на бой Николая Валуева с Монте Барреттом, реакция на постсоветскую гегемонию в тяжелом весе вылилась в то, что королевская категория как-то исчезла из общественного сознания, и о ней почти забыли.

Американцы не склонны к мазохизму; если они перестают доминировать в каком-то виде спорта или, как в данном случае, составной части этого вида спорта, он просто перестает для них существовать. В общем, начало получилось довольно тусклым.

Зато дальше было весело. Посреди ночи ко мне в номер стали ломиться. Я открыл дверь, собираясь без лишних разговоров въехать в челюсть какому-нибудь перебравшему в баре товарищу, но за порогом стояла Прекрасная Летчица в форме, которая напоминала брючные костюмы Марлен Дитрих. Меня аж пробрало от таких разворотов. В мгновение ока появилась фантазия в духе этакого Ремарка Хемингуэевича или какого-нибудь еще взбаломученного и помешавшегося на революциях романтика тридцатых годов. Прекрасная Летчица по ошибке попадает к Военному Корреспонденту. Он открывает дверь, сжимая за спиной армейский кольт со взведенным курком. Он думал, что это фалангисты, фашисты или еще какие-нибудь анашисты, и решил не прятаться, а Умереть Как Мужчина С Оружием В Руках. Но это оказалась Прекрасная Летчица. У нее бездонные синие глаза и большой бюст, а у него пронзительные зеленые и лицо в шрамах. Ну а потом, конечно, бурная ночь под звуки отдаленных выстрелов, а утром они расходятся в разные стороны. Она на «Харлее» уезжает в туманную даль к своему Самолету, на котором улетит в еще более туманную высь, а он уходит с колонной Борцов За Свободу, потому что он давно уже не просто корреспондент, а сам Встал На Защиту Правого Дела.

В реальности все было несколько проще. Прекрасная Летчица, по ошибке ломившаяся в мой номер, оказалась при ближайшем рассмотрении стюардессой очень средних лет, да и корреспондент, м-да, прямо скажем, продукт уже не самой первой свежести. И унеслась она не верхом на «Харлее», а верхом на чемодане на свой одиннадцатый этаж, да и мысли корреспондента на самом деле были далеки от романтических: сколько с него по приезде в Москву возьмут в автосервисе за побитую по причине его собственного идиотизма машину.

Однако сон уже был перебит, и почему-то разыгрался аппетит, а потому я пошел в бар, где ко мне отчаянно приставала одна дама, разительно похожая на столь же нетрезвую женщину-математика, которая не давала Штирлицу встретиться с агентом. Кокетничала она оригинально: пыталась оттяпать у меня кусок мяса. Ну, этого я допустить не мог. Ваш обозреватель, хоть он и не военный корреспондент, и кольта у него не было, сумел отстоять и свое мясо, и свою девичью честь.

Теплые дни в Аризоне. День второй

Чем дальше, тем здесь становилось веселее. В четверг прошло взвешивание участников главного боя, Ляховича и Бриггса, на которое я не по своей вине опоздал, а в пятницу проводилось взвешивание боксеров, выступающих в предварительных поединках. Жалеть о том, что я посетил сие мероприятие, мне не пришлось.

Все шло ни шатко ни валко ровно до тех пор, пока не появился Дон Кинг. Он вышел на сцену и толкнул речь о том, как он всех здесь любит, американцев, мексиканцев, которых в Аризоне очень много, и вообще все человечество, и какой потрясающий день завтра здесь будет, и какие прекрасные бои все увидят. И вдруг стало абсолютно ясно, как мало значит, что говорит оратор, и как важна личность самого оратора. Люди постепенно просыпались, а проснувшись, начали заводиться. К десятой минуте речи Дона в огромном зале не было ни одного скучающего лица. Попробовал бы кто-нибудь из нас выступить с подобной речью, его бы согнали с трибуны поганой метлой, а тут, поди ж ты, все счастливы.

Взвешивание прошло на ура. Дон тем временем комментировал все происходящее, иногда переходя на стихи. Аудитория уже ела из его рук. Ну а, покорив всех здесь, Кинг отправился в огромный мексиканский ресторан, куда пригласили и меня. Поначалу я считал людей, которые подошли к Кингу, чтобы сфотографироваться с ним, но после тридцати перестал. Дон не отказывал никому, отвлекаясь от еды и ни разу не состроив недовольной мины. Вот бы у кого поучиться нашим отечественным звезденкам и звездунчикам, которые начинают ощущать себя небожителями, едва высунув нос из лужи, в которой до сих пор обитали. Кинг быстро со всеми поладил, и вот уже метрдотель, красивая и разбитная мексиканка средних лет, стала называть его Донни. Он не возражал.