Властители и судьбы

Так генерал-майор Измайлов был назначен командующим императорской гвардией — голштинцами, — которые стояли сейчас в Ораниенбауме и их еще никто не вызывал в Петергоф. Измайлов поплутал по садам и огородам дворца, кое-как собрал десятка три совсем юных солдатиков, необученных, а поскольку они были голштинцами, то и приступил генерал-майор к исполнению своих обязанностей командующего. Гром его голоса — раздавался! Солдатики то строились, то бросались врассыпную, то выкатывали пушки и ядра из Зверинца, то закатывали пушки и ядра, то заряжали ружья, то, побросав ружья, ползали по песку и по клумбам, вскакивали, как будто выскакивали из-под земли и бежали невесть куда, на какие-то бастионы (фантазия генерал-майора!). В конце концов Измайлов был удовлетворен своими командами, накомандовался, отнаслаждался властью и попросился в Петербург, его мучила жажда действия, он сказал Миниху, а потом Петру, что настал час! Захлебываясь, потрясенный собственной энергией и инициативой, с большим чувством ответственности, он сказал, что «настала насущная необходимость, чтобы отправиться к императрице именно ему, Измайлову, а он, пользуясь своим влиянием, он попытается усовестить императрицу». «Постой, дурак, — подумал Петр, — пустая попытка». Но отпустил.

Генерал-барабан забрался в коляску с восторженным выражением на безволосом лице. Он ускакал в Петербург. Он прискакал в Петербург. Он добросовестно и бесстрашно призывал Екатерину «к прекращению действий», она и не смотрела на генерал-майора, она смотрела в окно Зимнего дворца на море солдатских голов — вдохновляющее и трогательное зрелище, — она только обернулась и ухмыльнулась: ну и генерал-барабан, в ботфортах! Потом отвернулась и сказала: хватит вращать языком, пора возвращаться в Петергоф и уговорить императора побыстрее отречься от престола, «пока не пролилось море человеческой крови». «Правильно!» — восхитился простодушный толстяк и с восхищенным выражением на безволосом лице — румянец во все лицо! — вскарабкался в экипаж и ускакал в Петергоф.

Ускакал и прискакал. Вспомнил, что он командующий. Но его войска, к сожалению, еще не вышли из Ораниенбаума, поэтому он написал депешу-молнию и отправил с вестовым своему войску, — дескать, «сопротивление бессмысленно, сдавайтесь, дети мои, вас помилуют и полюбят».

Потом Измайлов полетел (толстый ангел, красноликий, на невидимых мощных крыльях) к Миниху и посоветовал отречься от престола.

— Опомнитесь, вы не юноша, от какого такого престола мне отрекаться? — рассвирепел Миних.

Измайлов полетел по другому воздушному течению и опять возвратился к Миниху и попросил отречься. Миних всплеснул руками и плюнул ему вслед, когда барабан полетел к Петру.

— Будьте снисходительны, — болтал Измайлов чуть не плача. — Я хочу убедить вас непринужденно отречься от престола. Прошу вас!

Император взмахнул смычком, как хлыстом, и сказал: он ничего не расслышал, пропустил глупости мимо ушей, какой генерал счастливчик, что не умеет связывать хорошенько слова со словами. Петр сказал Измайлову: он вручает ему пакет (осторожно, сургучные печати), пусть генерал срочно отвезет пакет Екатерине, в пакете инструкция — как вести себя дальше, чтобы более успешно прошел переворот.

Измайлов поскакал в Петербург, возвратился в Петергоф и вручил Петру государственную бумагу — акт об отречении. Акт был написан на нескольких огромных страницах, пронумерованных, а составлен с таким количеством оговорок, что Петр не стал его и просматривать. Но и не подписал.

В беседке стоял мраморный столик, Воронцова вышла, на столике зеленые бутыли и два стакана. Петр не стал подписывать, а показал на стаканы, Измайлов понял, что надо выпить, ведь он с самого утра бегал — не ел, не пил. Он протянул жирную волосатую руку, но Петр взбесился:

— Не тебе, дурак! Это ее стакан!

Измайлов с обиженным лицом ускакал в Петербург.

Двадцать девятого июня за все свои подвиги генерал-майор Михаил Львович Измайлов получил от императрицы Александровскую ленту.

В 12 часов дня из Петербурга в крестьянской одежде пришел французский подданный, придворный парикмахер Брессан. Таких крестьян еще не знал восемнадцатый век — в прекрасном парике с бриллиантовым гребнем, ноготки наманикюрены. Кто его пропустил через екатерининские заставы — уму непостижимо.

Ничего положительного Брессан не сообщил, он пришел, чтобы присутствовать при особе его императорского величества, на всякий случай, если понадобятся его услуги, — кому же побрить императора, как не Брессану, и ногти у монарха запущены, и одеколон со вчерашнего вечера выдохся. Все время, пока происходил переворот, двое суток, не смыкая ни на минуту глаз, парикмахер ходил за императором и бдительно следил за состоянием его одежды и волос, ходил он с саквояжем, там — парикмахерские инструменты, щетки для волос и для одежды. Он ухитрялся подпилить Петру сломанный ноготь или подвить парик.

Еще римский образец слуги: беззаветные заботы за несколько часов до казни.