Влияние морской силы на историю 1660-1783

Последовавшее за тем сражение обязано своей исторической славой всецело единственному в своем роде трагическому событию, явившемуся его следствием. В противоположность сражению Мэттьюса при Тулоне, оно дает и некоторые тактические указания, хотя главным образом при-ложимые лишь к устарелым условиям войны под парусами; но оно особенно связано с Тулонским сражением тем влиянием, которое оказал на несчастного Бинга приговор суда над Мэттьюсом. В течение сражения он неоднократно намекал на осуждение адмирала за выход из линии и, кажется, считал, что упомянутый приговор оправдывает, если не определяет, его поведение. Излагая дело кратко, достаточно сказать, что враждебные флоты, завидев друг друга утром 20-го мая, оказались, после ряда маневров, оба на левом галсе, при восточном ветре, лежа к югу - французский флот под ветром, между английским и портом. Бинг начал держать полнее, оставаясь в строю кильватера, а французы предполагали лежать в бейдевинд; так что, когда первый сделал сигнал начать бой, то линии флотов были не параллельны, а сходились между собою под углом от 30 до 40 градусов (план VII а, А, А). Атака, которую Бинг, по его собственному объяснению, рассчитывал исполнить - корабль против противоположного корабля в неприятельской линии - трудно выполнимая и при всяких обстоятельствах, была теперь еще особенно затруднена тем, что расстояние между враждебными арьергардами было значительно больше, чем между авангардами, так что вся его линия не могла вступить в сражение в один и тот же момент. Когда сигнал был сделан, то во исполнение его авангардные корабли англичан спустились и близко подошли к французским, обратившись к их бортам почти носом (В, В) и, следовательно, жертвуя в значительной степени огнем своей артиллерии. Они получили три продольные залпа, серьезно повредившие их рангоут. Шестой английский корабль в авангарде потерял под огнем противника свою фор-стеньгу, вышел на ветер и сдался назад, задержав арьергард линии и свалившись с передним кораблем его. Теперь, без сомнения, было время для Бинга, начавшего бой, подать пример и спуститься на неприятеля точно так, как сделал это Фарра-гут при Мобиле, когда его линия была расстроена остановкой переднего его мателота, но, согласно свидетельству флаг-капитана, приговор над Мэттьюсом устрашал его. "Вы видите, капитан Хардинер, что сигнал держаться в линии спущен и что я впереди кораблей Louisa и Trident (которые в строю должны были быть впереди его). Вы не должны требовать от меня, чтобы я, адмирал флота, спустился, как бы вступая в одиночный бой с одним только своим кораблем. Я должен стараться избежать несчастья г. Мэттьюса, пострадавшего от того, что он не удержал своих сил вместе". Сражение, таким образом, сделалось совершенно нерешительным; английский авангард был отделен от арьергарда и вынес всю тяжесть атаки (С). Один французский авторитет порицает Галиссоньера за то, что он не повернул оверштаг, чтобы выйти на ветер неприятельского авангарда и уничтожить его. Другой говорит, что Галиссоньер отдал приказание об этом маневре, но что последний не мог быть исполнен вследствие повреждении такелажа; это однако кажется невероятным, так как единственное повреждение в рангоуте, понесенное французской эскадрой, состояло в потере одного марса-рея, тогда как англичане пострадали весьма сильно. Истинная причина, вероятно, та, которая приведена одним из французских авторитетов в вопросах морской войны, полагающим, что Галиссоньер считал поддержку сухопутной атаки Магона более важным делом, нежели уничтожение английского флота, если в попытке этого уничтожения приходилось рисковать своим собственным. "Французский флот всегда предпочитал славу обеспечения территориального завоевания или сохранения его, может быть и более блестящей, но менее существенной славе взятия нескольких неприятельских кораблей, и через это более приближался к истинной цели, поставленной войною"{89}. Правильность этого заключения зависит от взгляда на истинную цель морской войны. Если эта цель состоит единственно в обеспечении одной или нескольких позиций на берегу, то флот делается лишь частью сил армии, имеющею частное назначение и, согласно этому, подчиняет свои действия последней, но если истинная цель морской войны заключается в достижении преобладания над флотом неприятеля, а через это и обладания морем, то тогда враждебные корабли и флоты являются истинными предметами нападения во всех случаях. Проблеск этого взгляда, кажется, освещал рассуждения Морога, когда он писал, что в море нет поля сражения, подлежащего удержанию, и нет пунктов, об обеспечении которых за собою следовало бы заботиться. Если морская война есть война за посты, то действия флота должны быть подчинены атаке и обороне постов; если же ее цель состоит в том, чтобы сломить силу неприятеля на море, отрезывая ему пути сообщения с остальными его владениями, истощая источники его богатства поражением его торговли и добиваясь возможности запереть его порты, тогда предметом атаки должны быть его организованные силы на воде, коротко говоря, его военный флот. Именно следованию этому последнему направлению в своей деятельности, по какой бы причине оно ни было принято, обязана Англия приобретением на море господства, заставившего неприятеля возвратить ей Менорку в конце рассматриваемой войны. Франция же, с другой стороны, вследствие усвоения первого взгляда на морскую войну страдала недостатком престижа своего военного флота. Возьмем, для примера, хоть сражение при Менорке: если бы Галиссоньер был разбит, то Ришелье и пятнадцать тысяч его солдат были бы потеряны для Франции, запертые в Менорке, подобно тому, как испанцы в 1718 году были прикованы к Сицилии. Французский флот поэтому обеспечил взятие острова, но министерство и общество так мало сознавали это, что французский морской офицер говорит нам: "Невероятным может показаться, что морской министр, после славного дела при Маоне, вместо того, чтобы уступить настоятельным требованиям просвещенного патриотизма и воспользоваться импульсом, который эта победа дала Франции для восстановления флота, нашел уместным продать корабли и такелаж, которые еще оставались в наших портах. Мы должны будем скоро увидеть печальные последствия этого постыдного поведения со стороны наших государственных людей"{90}. Ни слава, ни победа не очень явны, но совершенно понятно, что если бы французский адмирал меньше думал о Магоне и воспользовался бы большим преимуществом, данным ему счастливым случаем, для взятия или потопления четырех или пяти неприятельских кораблей, то тогда французский народ раньше бы проникся таким энтузиазмом к флоту, какой проявил слишком поздно в 1760 году. В течение остальной части этой войны французские флоты, за исключением действовавших в Ост-Индии, появляются только как предмет погони неприятеля.