Влюбленная Пион

— Говорю тебе, это была она. Она бы не могла прий­ти в твой сон, если бы была предком. Видимо, она...

И тоже встала с постели.

— Оставайся здесь, — велел он. — Я сам все сделаю.

Не сказав больше ни слова, он вышел из комнаты и побежал по коридору в тот зал, где лежала моя кукла. Он встал рядом с ней на колени и положил руку туда, где у человека находится сердце. Он долго стоял рядом с ней, а затем медленно, как сделал бы это жених в первую брач­ную ночь, — расстегнул застежки на моей праздничной тунике. Он ни разу не отвел взгляда от глаз куклы, и я все время смотрела на него. Он постарел. Его виски поседе­ли, а у глаз показались морщинки, но для меня он всегда будет красавцем. У него были длинные, тонкие руки. Его движения были плавными и томными. Я любила его за радость и счастье, подаренные мне, когда я жила в усадь­бе семьи Чэнь, и за преданность и верность, которые он проявлял по отношению к Цзе и И.

Он обнажил тело куклы, сшитое из муслина, сел на корточки, оглядел комнату, но не нашел того, что ему было нужно. Жэнь ощупал свои карманы, но и там ниче­го не нашел. Тогда он вздохнул, опустил руку вниз и ра­зорвал живот куклы, затем вытащил мою дощечку, по­держал ее перед собой, смочил языком большой палец и оттер пыль. Не увидев точки, он прижал к груди дощечку и уронил голову на грудь. Я опустилась рядом с ним на колени. Двадцать девять лет я мучилась в облике голод­ного духа, и теперь, глядя на него, я видела, как за те не­сколько секунд, когда он воображал, что мне пришлось пережить, годы моих мучений отобразились на его лице.

Он отнес дощечку в библиотеку и позвал Иву.

— Прикажи повару зарезать петуха, — отрывисто ве­лел он. — Как только он это сделает, немедленно при­неси мне кровь.

Ива не стала задавать вопросов. Когда она вышла из комнаты, я заплакала от облегчения и благодарности. Я так долго ждала, когда на моей поминальной дощеч­ке поставят точку. И наконец...

Через десять минут Ива вернулась с миской горячей крови. Жэнь взял ее, велел Иве уйти, а сам подошел к столу, поставил миску и поклонился моей дощечке. После этого я почувствовала, что со мной стало проис­ходить нечто необычайное, и комнату наполнило не­бесное благоухание. Жэнь встал и погрузил кисть в мис­ку. На его глазах выступили слезы. Затем он протянул руку и спокойно поставил на дощечке точку, как Мэнмэй, доказывающий свою любовь к Линян.

В это же мгновение я перестала быть голодным ду­хом. Душа, которая оставалась в моем призрачном теле, разделилась на две части. Одна из них оказалась в до­щечке. Оттуда я могла вблизи наблюдать за жизнью моей семьи. Вторая продолжила свое путешествие по загроб­ному миру. Я возродилась — нет, не воскресла, но те­перь наконец-то я была полноправной первой супругой Жэня. Я обрела свое место в обществе, в семье и во Все­ленной.

Я засияла от радости, и этот свет озарил всю усадьбу. А затем я воспарила вверх, чтобы начать странствие и стать предком. Я в последний раз посмотрела на Жэня. Пройдет немало лет, прежде чем мой прекрасный поэт присоединится ко мне на просторах загробного мира. А до тех пор я буду жить для него в своих сочинениях.

Послесловие

В 2000 году я написала для журнала «Vogue» небольшую статью о постановке «Пионовой беседки» в Линкольн-Центре. Когда я искала необходимые для написания этой статьи материалы, я натолкнулась на рассказ об умираю­щих от любви девушек. Этот вопрос очень заинтересовал меня, и даже спустя долгое время после того, как я закон­чила статью, я продолжала думать о них, потому что обыч­но мы слышим, что в прошлом не было ни художниц, ни женщин-историков, ни искусных поварих... Но, разуме­ется, такие женщины были. К сожалению, слишком ча­сто их достижения были утеряны, позабыты или искус­но скрывались. Поэтому, когда у меня выдавалась сво­бодная минутка, я разыскивала все, что могла найти о «томящихся от любви» девушках, и наконец поняла, что они были частью другого, более крупного феномена.

В середине XVII века в дельте китайской реки Янцзы публиковалось больше сочинений женщин, чем в лю­бой другой стране мира. Я имею в виду, там публикова­лись произведения тысяч женщин — с перебинтован­ными ногами, нередко живущих взаперти в богатых до­мах своих семей. Некоторые семьи издавали всего не­сколько стихотворений матери или дочери, когда хоте­ли почтить их память или воздать им почести, но были и другие женщины — профессиональные писательни­цы, чьи сочинения читало огромное множество лю­дей. Они помогали своей семье деньгами, вырученны­ми благодаря продаже своих книг. Как же так получи­лось, что эти женщины совершили нечто столь порази­тельное, а я ничего об этом не знала? Почему никто об этом не знает? Тут я познакомилась с «Комментарием трех дам» — это была первая книга такого рода в мире, написанная женщинами, — более того, тремя женами. После этого мой интерес превратился в наваждение.