Влюбленная Пион

Мой отец не собирался хранить верность династии Мин. Я верила, что он благородный человек, но это было не так. Впрочем, сейчас это было не важно. Я помнила, как мой отец всегда сожалел о том, что я родилась девоч­кой. Несмотря на это, в глубине души я всегда верила, что он балует, обожает и любит меня, но то, что произош­ло с моей дощечкой, и все остальное, что было с ней свя­зано, — ведь я была незамужней девушкой, которую рас­тили для другой семьи, — доказывало обратное. Никто не позаботился о моей дощечке, оставшейся в мире лю­дей, и из-за этого моя душа сильно страдала. Я была слов­но оторванный кусок шелка. Обо мне позабыли. Я оси­ротела, и это было единственным объяснением того, по­чему я застряла на Наблюдательной террасе.

— Что же со мной будет? — воскликнула я. Прошел всего один год, но мое платье уже износилось, и я силь­но похудела.

— Твои родители могли послать твою дощечку в храм незамужних девушек, но эта идея кажется мне отврати­тельной, потому что в таких местах оставляют дошечки не только девушек из хороших семей, но и наложниц, и продажных девок. — Бабушка поплыла по террасе и села рядом со мной. — Свадьба призраков помогла бы им избавиться от этой глупой дощечки...

— Я могу выйти замуж за Жэня. Для этой церемонии нужна дощечка, и тогда все увидят, что на ней нет точки, — с надеждой произнесла я. — Ее поставят, и тогда мою табличку положат на алтарь семьи У и будут ей по­клоняться.

— Но твой отец ничего для этого не сделал. Думай, Пион, думай. Говорю тебе: смотри внимательно. Что ты видела? Что ты видишь сейчас?

Время здесь было какое-то странное. Иногда оно медленно тянулось, иногда быстро бежало. Прошло несколько дней, и к отцу опять пришло несколько мо­лодых людей.

— Папа занимает высокую должность, и ему прихо­дится часто встречаться с разными людьми.

— Девочка, разве ты не слышишь, о чем они говорят?

Дела были принадлежностью большого мира. Все эти месяцы я специально старалась не прислушиваться к раз­говорам моего отца, но в этот раз изменила своему прави­лу Он задавал молодым людям разные вопросы. Я при­шла в ужас от мысли о том, что он собирается устроить мне свадьбу призраков не с Жэнем, а с кем-то другим.

— Будешь ли ты хранить верность и исполнять сы­новний долг? — спрашивал он то одного молодого че­ловека, то другого. — Ты будешь убирать наши могилы перед Новым годом и каждый день приносить на алтарь жертвенные дары? И еще мне нужны внуки. Будут ли у тебя дети, чтобы они позаботились о нас после твоей смерти?

Услышав эти вопросы, я поняла, что задумал папа. Он решил усыновить одного из этих молодых людей. У отца не было сыновей. Это было огорчительно для любого мужчины, но если речь заходила о почитании предков, это становилось настоящим горем. Попав в такое положение, люди довольно часто усыновляли юношу, чтобы он выполнил родственный долг, и папа мог позволить себе это. Значит, мое место в сердце уже занял кто-то другой!

— Твой отец многое для тебя сделал, — сказала бабуш­ка. — Я видела, как он о тебе заботился — учил читать, писать, думать. Но ты была девочкой, а ему нужен сын.

Папа много лет любил меня и заботился обо мне, но теперь я видела, что его чувства были бы сильнее, если бы я была мальчиком. Я заплакала. Бабушка обняла меня.

Мне было очень сложно смириться с этим, и я по­смотрела вниз на Жэня, надеясь, что его семья предло­жит мне кашу. Разумеется, они этого не сделали. Жэнь стоял под навесом, укрываясь от ливня, и покрывал ки­новарным красным лаком ворота родительского дома, знаменуя этим приход Нового года. А в это время в биб­лиотеке моего отца некий молодой человек с маленьки­ми глазами подписывал договор об усыновлении. Отец похлопал его по спине и сказал:

— Бао, сынок, мне следовало сделать это много лет назад!

Переворот

Говорят, что смерть сменяет жизнь, а конец — это начало нового. Очевидно, в моем случае это было совсем не так. Я и оглянуться не успела, как прошло семь лет. Праздники и дни торжеств, в осо­бенности Новый год, были особенно тяжелы для меня. Когда я умерла, я была худой, но без жертвенных даров я с каждым годом становилась все более хрупкой и про­зрачной, и наконец от меня остался один бесплотный образ. Единственное платье, что у меня было, поблекло и изорвалось. На меня было жалко смотреть. Я все вре­мя проводила у балюстрады, не в силах покинуть На­блюдательную террасу.