Влюбленные

Стала уже привыкать к нему. Да и видеть приходилось чуть ли не каждый день: путь мой к дому лежал прямо через сквозной церковный дворик. Привыкать-то привыкала, но старалась не встречаться взглядом. Боялась, что жалость мою увидит. И монетки перестала бросать. Соседу напротив бросала, а ему нет. Отчего-то казалось, что унизительны ему - именно мои, а не чьи-либо другие, подачки. И мысль крамольная в голове стыдящейся роилась: а не забрать ли его к себе? Пусть живет в одинокой моей непритязательной квартирке. Одна комната ему - другая мне. Но куда там, зачем ему все мое младшего научного сотрудника, книжного червя и не младой уж девы богачество? И разговоры эти мудреные - на какие я еще способна, замороченная в своем смиренно-гордом и интеллигентски безденежном одиночестве? Скучно и тоскливо будет ему со мной. Это я понимала. Но бросать монетки все же перестала. И глаза опускала долу, в великом стеснении проходя мимо. Знала, что в жалости такой, какую я ему предложить хотела, ему будет еще тошнее, чем на холоде у ворот церковных. Так уж устроен человек: жалеть его опасно, если хочешь его приблизить.

Но однажды он исчез. Прохожу мимо - нет. На другой день прохожу - опять нет. Стала искать глазами, может, переместился куда поудобнее. И вдруг вижу дивную картину.

Стоит дружок мой сердешный, для удобства слегка подавшись вперед и опираясь на костыли, пред красною девицей. А девица та, и на самом деле, весьма симпатична. Но самое главное - улыбка неописуемой красоты на всю физиономию ее разлита. Стоят они напротив друг друга, воркуют о чем-то и вот так неописуемо же и улыбаются оба вместе. И разделяет их только столик торговый со всякой снедью кулинарной да еще костыли его.

Я потом специально подходила к ней на следующий день, когда его рядом не было. И обнаружила, что ее-то я давно уже знаю. Еще с осени установили здесь этот переносной столик со снедью. И ее посадили - дородную такую, крупную деваху в толстенном, для тепла, пальто и фартуке, чуть ли не брезентовом, поверх этого пальто. И с лицом кирпично-красным, загорелым, превратившимся как-то сразу, органично, в естественную часть осенне-зимнего уже, открытого всем ветрам городского пейзажа.

Но это я знала ее такой. А теперь, когда он вот так вот снизу вверх из-за костылей смотрел на нее радостно-смущенный и говорил ей что-то, а она так же радостно смущенно отвечала ему взглядом и словом, она и на самом деле казалась девицей-красавицей. Глаза большие, карие. Брови естественно-широкие, а не выбрито-выщипанные, и - ровным царственным полуовалом по-над глазами. Правильный и красиво очерченный профилем нос, который не портила даже крупноватость. Да и само лицо с совершенно гармоничными линиями подбородка, скул, височков. Почти идеальное по форме. И полнота тела оказалась вдруг легкой, пластичной. И никогда, кажется, и не должна была бы превратиться в излишнюю, отечную, мешающую.

Ну вот и встретились двое... И с тех пор время его было разграничено четко. Утром, пока ее нет и идет служба церковная, - он на месте на своем рабочем. А с ее появлением и весь день пресветлый - рядом, на ее рабочем месте. Или стоит радостный перед ней на костылях, или, такой же радостный, на скамеечке сидит. И все разговаривают, разговаривают о чем-то с сияющими лицами.

Она похудела, похорошела за это время еще больше. Фартук исчез брезентовый. Шапочка новая кокетливая появилась. Да и у него перемены: вместо кое-как подвязанного желтого хрустящего пакета аккуратно, почти по цвету единственного ботинка, подобран и подвязан другой - потолще и прочнее. И штаны новые, хотя и непритязательные, простые, вместо старых, пятнисто-американских, с некоторых пор, правда, ставших, как и многое у нас, обезьянничающих, и нашей военной формой.

Сидят, улыбаются друг другу. Идиллия да и только!.. Больше месяца это длилось. Я уже как-то и отключилась от них, чтобы не мешать лишним, хоть и тщательно скрываемым и доброжелательным любопытством, как вдруг он опять пропал. Утром не видно, вечером не видно, и днем около нее на скамеечке пусто. Да и сама скамеечка вскоре исчезла.