Влюбленные женщины

— Имеет, — упорствовала Урсула. В этот момент сестры услышали в нескольких метрах от себя громкий женский голос:

— Черт возьми!

Пройдя немного вперед, они увидели по другую сторону забора Лору Крич и Гермиону Роддайс; Лора Крич пыталась открыть калитку, чтобы выйти наружу. Урсула поторопилась прийти ей на помощь и подняла затвор.

— Большое спасибо, — поблагодарила ее раскрасневшаяся, похожая на амазонку Лора, выглядевшая немного смущенной. — Что-то не в порядке с петлями.

— Да, — согласилась Урсула. — Они очень тугие.

— Странно! — воскликнула Лора.

— Здравствуйте! — пропела с лужайки Гермиона, как только убедилась, что ее услышат. — Прекрасная погода! Гуляете? Хорошо. Не правда ли, молодая зелень просто великолепна? Такая красивая, такая яркая. Доброе утро, доброе утро… Вы ведь навестите меня? Большое спасибо. Значит, на следующей неделе, хорошо… до свидания, до свидания…

Гудрун и Урсула стояли, глядя, как она медленно кивает головой и, вымученно улыбаясь, машет рукой, как бы отпуская их. Странная, высокая, пугающая фигура с падающими на глаза густыми белокурыми волосами. Сестры двинулись дальше с ощущением, что им позволили уйти, — так отпускают подчиненных. Четыре женщины расстались.

Когда сестры отошли достаточно далеко, Урсула с пылающими от негодования щеками проговорила:

— Я нахожу ее невыносимой.

— Кого? Гермиону Роддайс? — спросила Гудрун. — Почему?

— Она ведет себя вызывающе.

— Что такого вызывающего ты в ней видишь? — холодно поинтересовалась Гудрун.

— Все ее поведение вызывающе. Это невыносимо. Она груба в обращении с людьми. Просто издевается. Нахалка. «Приезжайте меня навестить» — это говорится так, словно мы прыгать должны от счастья, что нас удостоили такой чести.

— Не понимаю, Урсула, почему это тебя так волнует? — спросила Гудрун, не в силах скрыть раздражения. — Всем известно, что независимые женщины, порвавшие с аристократическим окружением, всегда отличаются дерзким нравом.

— Но в этом нет необходимости, это вульгарно! — воскликнула Урсула.

— Я так не считаю. А если бы и считала — pour moi elle n’existe pas[12]. Я не допущу, чтобы она дерзила мне.

— Думаешь, ты ей нравишься?

— Конечно, не думаю.

— Тогда зачем она зовет тебя в Бредэлби погостить?

Гудрун пожала плечами.

— В конце концов, у нее хватает ума понять, что мы не такие, как все, — ответила она. — Уж дурочкой ее никак не назовешь. А я скорее предпочту иметь дело с тем, кто мне не нравится, чем с заурядной женщиной, цепляющейся за свой круг. Гермиона Роддайс многим рискует.

Урсула некоторое время обдумывала слова сестры.

— Сомневаюсь, — возразила она. — Ничем она не рискует. Мы что, должны восхищаться ею, зная, что она может пригласить нас, школьных учительниц, к себе без всякого риска для себя?

— Вот именно, — подтвердила Гудрун. — Подумай, ведь множество женщин не осмелились бы так поступить! Она лучшим образом использует свое положение. Думаю, на ее месте мы вели бы себя так же.

— Ну уж нет, — возразила Урсула. — Ни за что. Мне было бы скучно. Никогда не стала бы тратить время на подобные игры. Это infra dig[13].

Сестры напоминали ножницы, разрезающие все, что оказывается между ними, или нож и точильный камень — когда один затачивается о другой.

— Ей следует возблагодарить небо, если мы удостоим ее своим посещением, — неожиданно воскликнула Урсула. — Ты ослепительно красива, в тысячу раз красивее ее, она никогда такой не была и не будет, и, на мой взгляд, в тысячу раз лучше одета: ведь она никогда не выглядит свежей и естественной, как цветок, а напротив, кажется старообразной и искусственной; и кроме того, мы многих умнее.

— Вне всякого сомнения! — согласилась Гудрун.

— И это следует признавать, — прибавила Урсула.

— Конечно, — сказала Гудрун. — Но со временем ты поймешь, что шикарнее всего быть совершенно обыкновенной, простой и заурядной, как женщина с улицы, создать своего рода шедевр — не копию такой женщины, а ее художественное воплощение…

— Какой ужас! — вскричала Урсула.

— Да, Урсула, это может показаться ужасным. Но надо изображать ту, что является поразительно à terre[14], настолько à terre, что ясно: это художественное воплощение заурядности.

— Скучно становиться тем, кто не интереснее тебя, — засмеялась Урсула.

— Очень скучно, — подхватила Гудрун. — Ты права, Урсула, это действительно скучно, ты нашла правильное слово. Хочется говорить высоким слогом и произносить речи в духе Корнеля[15].

Возбужденная собственным остроумием, Гудрун вся раскраснелась.

— Хочется быть лебедем среди гусей, — сказала Урсула.

— Точно! — воскликнула Гудрун. — Лебедем среди гусей.

— Все старательно играют роли гадких утят, — продолжала Урсула с шутливым смехом. — А вот я совсем не чувствую себя скромным и трогательным гадким утенком. Я на самом деле ощущаю себя лебедем в стае гусей и ничего не могу с этим поделать. Меня заставляют так себя чувствовать. И плевать, что обо мне думают. Je m’en fiche[16].

Гудрун бросила на Урсулу странный взгляд, полный смутной зависти и неприязни.

— Единственно правильная вещь — это презирать их всех, всех подряд, — сказала она.