Влюбленный Байрон

Переписка с Аннабеллой Милбэнк продолжалась ни шатко ни валко. Байрон говорил себе, что ему нужен друг — хватит с него любви. Несмотря на свои моральные принципы, Аннабелла написала Байрону, чтобы сказать, в каком восхищении она от «Гяура», произведения, которое Байрон называл «гремучей змеей, а не поэмой» за тот шум, который оно вызвало. Восхищение это проистекало из того, что героя, которого Аннабелла ассоциировала с самим Байроном, преследовали дурные дела: «Когда во мраке преступленья родятся муки угрызенья…»[44]. В «Гяуре» героя преследуют образы утонувшей девушки Лейлы и отрубленной руки Хасана, которого он должен был убить, так же, как самого Байрона мучило преступление инцеста — хотя Шелли и мог описать его, как «очень поэтическое обстоятельство». Приняв решение победить демона и порвать с Августой, он собирался отправиться в Голландию, где «грубоватые бюргеры», победив французов, образовали республику.

…Любовь порой отыщет путь,

Где волк не сможет проскользнуть[45]—

написал он в «Гяуре», а в мрачном, туманном Сихеме в графстве Дарэм Аннабелла была действительно влюблена в него и чувствовала себя несчастной оттого, что по глупости притворилась, будто ее сердце принадлежит другому. Этот обман привел ее к эмоциональному срыву, за которым последовало резкое прекращение переписки.

«Я отметил этот день!» — Байрон сделал эту запись 11 апреля 1814 года, когда император Наполеон безоговорочно сдался соединенным силам Британии, Пруссии и Австрии, после того как год назад потерпел поражение в сражении при Лаоне. Теперь он отправился из Парижа в ссылку, на остров Эльбу.

Хобхауз говорил, что Байрон всегда сохранял «иррациональное восхищение» Наполеоном, отождествляя себя с ним как с мифическим героем и непобедимым полководцем, высоко стоящим над «соломенными монархами Англии». Но его бог потерпел фиаско. «Этот имперский алмаз имеет изъян». Его падение привело Байрона в ярость. Он говорил, что ни человек, ни демон не падали столь низко; он даже желал, чтобы Наполеон покончил жизнь самоубийством по благородной римской традиции. В «Оде Наполеону», написанной в унынии и гневе, он дал волю своим путаным чувствам, сожалея лишь о том, что ода порадует его врагов из партии тори. Его гнев еще сильнее разгорался от всякого рода лондонских празднеств в честь монархов и знати Европы — русского царя, прусского короля, князя Меттерниха, маршала фон Блюхера, — все приветствовали принца-регента в связи с его юбилеем.

Низведение гиганта до ничем не примечательного уровня было шуткой богов и судьбой, которая могла бы выпасть и на долю Байрона. Однажды, в письме к Аннабелле Милбэнк, он утверждал, что предпочитает талант, связанный с действием — с войной, с политикой или даже с наукой, — рассуждениям всех тех пустых мечтателей, которые думают об ином мире, то есть поэтов. Получалось, что в поэзии ему не хватает героизма, ибо поэт уступает «мрачному тщеславию изображать самого себя».

Пятнадцатого апреля Августа разрешилась девочкой, которую назвали Элизабет Медора. Не скрывая торжества, Байрон пишет леди Мельбурн, что это стоило того и что ребенок не оказался обезьяной, намекая на суеверное отношение к потомству от инцеста. Байрон добавил, что любовь Августы была тем чувством, которое он искал всю жизнь. Но он не баловал крошку особой любовью, предпочитая ее старшую сестру Джорджину. Однако Медора со временем уверилась, что она — дочь Байрона и наследница его неистового нрава, проявившегося, когда она назвала свою мать гиеной, удел которой — пресмыкаться.

Vanitas vanitatum[46]

. Уже знакомая пустота, знакомое отчаяние. Приемы в различных домах начали приедаться, превратились в пустую потерю времени, ничем не наделяли, ничего не добавляли, были полнейшей ерундой. Хобхауз предрекал Байрону постепенное превращение в loup-garou[47]; его переписка этого периода явственно показывает, что человек находится в мучительном состоянии, что поэт сомневается в собственном даре. Как иначе примирить его оценку Эдмунда Кина[48] в «Ричарде III» («жизнь — природа — правда без преувеличения и приуменьшения») с его отрицанием Шекспира, которым ранее он восхищался как «самым удивительным писателем». Джеймсу Хоггу, «Эттрикскому пастушку»[49], который написал ему и попросил какое-нибудь стихотворение для включения в том современной поэзии, Байрон язвительно пишет: «Слава Шекспира, можете мне поверить, стоит слишком высоко и в будущем увянет. У него совершенно не было изобретательности по части сюжетов, совершенно. Он брал сюжеты из старых романов и переделывал их в драматическую форму так же бездумно, как вы или я могли бы превратить его пьесы обратно в прозу. Правда, нельзя отрицать, что в любом его произведении есть всплески гения, но это все, что можно сказать».