Влюбленный призрак

Широкая прямая дорожка упиралась в стену домика; над кустом малины темнело окно с белеющим наверху краем свернутой занавески. Почему-то я нисколько не удивился, увидев в окне знакомую женскую фигуру, наклонившуюся над столом, что-то разбиравшую в нем. Я так был полон мыслями о жене, что присутствие ее в доме показалось мне естественным, даже неизбежным. Однако порывистым движением я растворил окно — никого нет, все в прежнем порядке, только портрет, ненавистный портрет злорадно, но с явной насмешкой смотрел на меня. В дом я вошел не сразу. Я еще долго сидел под низким шатром темно-зеленых листьев яблони, откуда стыдливо выставлялись зарумянившиеся круглые плоды, под защитой ягодных кустов, перевитых до невозможности спутанными нитями повилики, усаженных обильно цветами голубоватыми и совсем бледными, с розовыми жилками, в форме колокольчиков. Порой я с робостью озирался: не раз мне казалось, что в глубь сада все уходит какая-то женщина спиной ко мне. Не раз я замечал, как в темной чаще стволов мелькало ее светло-голубое платье. Что это? обман зрения? галлюцинация? я болен? Или этот дом, этот сад населены опасными видениями?

Неужели их любовь, вечная любовь дочери и матери, навсегда удержат их в этом мире? Никогда, никогда не расстанутся они, не покинут этого клочка земли, где привелось им снова быть вместе? Я терялся в догадках… Наконец, Клим, слабый, сгорбленный Клим, шамкавший что-то своим беззубым ртом, выручил меня. Он ввел меня в комнаты. Там было так светло и уютно, что мне стало стыдно за свое малодушие, и я отпустил его. Старик побрел снова дремать под жаркую крышу сенника.

Я был храбр, решителен и смеялся над всевозможными страхами и видениями… вплоть до вечера. Когда же огромный багровый шар, словно вымазанный кровью, показался над темной массой леса и унылые тени одели задремавшие поля, я задрожал…

Бывают минуты, в особенности тихим поздним вечером, когда все в природе кажется проникнутым мистическим ужасом. От примолкнувшего бочага, на черные воды которого ложится медно-красное отражение восходящей луны, от одинокой березки на скате ложбины, еле пошевеливающей своими тонкими листьями, от лесной дороги, населенной угрюмыми, клубящимися сумерками, от всего веет чем- то, охватывающим чувством таинственного, чувством тоски и одиночества. Я не раз испытывал это… И торопился всегда в деревню, где еще слышны голоса, скрипят затворяемые ворота, а иногда раздается и последняя песня хоровода. Надежда на встречу с людьми ободряла меня.

Но сидеть одному в пустых комнатах уединенного домишки, быть затерянным вместе с ним среди широко-широко раскинувшихся, загадочно-безмолвных полей; знать, что никто не придет, не поможет, не скажет слова — нет! такому состоянию не имеется названия.

Я был покинут, оставлен в жертву самого ужасного, что только может быть на свете: я знал, что час расплаты наступил, что теперь я окончательно во власти ее, загубленной мной женщины.

Я попробовал крикнуть в окно. Глухо и странно пронесся мой хриплый голос над низкой порослью кустарника, над тихими, погруженными в сон заводями, над успокоенной поверхностью ржи.

Я хотел убежать, но вместо этого, обессиленный, отказавшись от всякой попытки на борьбу, бросился в постель и стал ждать…

Вскоре мною овладело оцепенение, род летаргии, когда все слышишь, чувствуешь, наполовину понимаешь скованным, отяжелевшим умом и не можешь двинуть ни одним мускулом…

В странном напряжении всей нервной системы я ждал, ждал нетерпеливо ужасов, начала пытки…

Какие-то звуки раздавались, звуки росли, и они терзали меня. Но я знал, что мучение впереди.

И «она» пришла вместе с серебряным светом луны, наполнившим комнату. Что я могу сказать еще? Помню, холодная рука легла мне на грудь… ледяные объятия сжимали, душили меня.

Потом я впал в беспамятство.

Она пришла и на другой день, когда в жалком малодушье я потащился к портрету просить прощения.

Затем, вечером, когда я думал спастись из этого проклятого дома, уплыть по реке, она… в лодке… опять.

Ах, она приходит каждый день и от нее нет спасения!

Она являлась в битком набитом вагоне, являлась ежедневно в моем городском доме и теперь здесь, в лечебнице…

Она изводит, убивает меня.

Порой мне кажется, что крови совсем уже не осталось в моих жилах, что все тело холодеет, что все, все, все соки извлекла она из меня.

Боже, какая жизнь!

День раздражает меня своим шумом и светом, ночь невыносима темнотой и одиночеством.

Я поседел, быстро разрушаюсь, существование кажется мне в тягость, в тягость собственное тело.

Холодом смерти обдает меня.

Все кончено: я умираю…

Старый Курц

ВЫХОДЕЦ

(Истинное происшествие)

— А вы, полковник, верите в привидения?

Доктор обернулся и в упор взглянул на Николая Павловича.

— Верю ли я? — повторил вопрос Николай Павлович. — Над этим… я никогда не задумывался и уклонюсь от ответа, но, если хотите, мшу рассказать про случай, происшедший на днях… Кстати, свидетелем этого необычайного происшествия был ваш коллега Р-ский.