Влюбленный призрак

– Я слышу это из твоих уст, папа, почему бы мне тебе не верить? В данный момент я отягощен другими абстракциями, которые мне гораздо труднее проглотить.

– Послушай, Тома́! Если муж Камиллы развеет ее прах до того, как урна попадет к тебе, все будет кончено.

– Что будет кончено?

– Мы. Камилла не смогла стать женщиной моей жизни, но я хочу, чтобы она стала женщиной моей смерти, а для этого мне нужен ты.

– Ты спрашивал мнение самой Камиллы? Что ты знаешь об ее предсмертной воле?

– Двадцать лет переписки! Думаешь, их не хватило, чтобы узнать ее предсмертную волю?

– Ты сохранил ее письма?

– Они лежат в деревянной шкатулке рядом с моей урной.

– Очаровательно… И где же хранится эта урна?

– За книгами крайнего книжного шкафа в доме твоей матери.

– Черт! Ты действительно был в кабинете, когда я тебя там видел?

– Да – то, что от меня осталось.

– Мама сохранила письма женщины, похитившей у нее мужа?

– Камилла меня не похищала, я же остался. Мы с твоей матерью продолжали быть добрыми друзьями, мы всегда могли друг на друга положиться. Шкатулка заперта на ключ, и твоя мать слишком умна, чтобы попробовать ее отпереть.

– Кажется, я начинаю понимать… – прошептал Тома́.

– Что ты начинаешь понимать?

– Почему мама отказывалась развеять твой прах. Я объяснял это сохранившимися у нее чувствами, на самом же деле она свято блюла твое завещание. Она унаследовала все на единственном условии – оставить тебя у себя. Ты довел черный юмор до того, что предусмотрел условие: если твое присутствие станет тягостным, тебя можно убрать в погреб – представляю, как веселился нотариус! Ты все-все предусмотрел?

– Но не так, как тебе кажется. Я не мог предвидеть, что однажды попрошу тебя о такой услуге, я не знал, что меня ждет. Но мы с Камиллой всегда мечтали о встрече в загробной жизни, о том, чтобы провести вместе вечность. Даю тебе ночь на размышление об осуществлении нашей мечты. Ступай спать, примешь решение завтра. Только не спи допоздна, время дорого.

– Спасибо, после всего, что ты мне поведал, я уж конечно буду дрыхнуть без задних ног!

– Предпочитаешь сыграть партию в покер? – небрежно осведомился Раймон. – В детстве ты обожал это занятие. Я позволял тебе выигрывать, потому что при проигрыше ты страшно бесился. Теперь ты вырос, и я больше не стану поддаваться.

– Ты сможешь держать карты? – удивленно спросил Тома́.

– Нет. Знаешь что, разложи пасьянс! Я сяду напротив тебя. Гениальная мысль! Мы будем не противниками, а игроками одной команды.

Тома́ поднял голову и весело посмотрел на отца.

– Этим широким жестом ты пытаешься меня очаровать и убедить?

– Сынок, я всю жизнь только и делал, что пытался тебя очаровать и убедить. Но, боюсь, никому вселенная не напоминает так настойчиво, как родителям, до какой степени мы вообще ничего не контролируем в этой жизни.

Раймон положил руку на плечо сына, и у того возникло странное ощущение, будто отец и впрямь тут, рядом с ним. Они многозначительно посмотрели друг на друга.

Тома́ отправился к себе в кабинет за колодой карт, лежавшей в ящике письменного стола.

Потом он разложил карты лицом вниз и открыл шесть первых. Раймон, сидя напротив него и наблюдая, время от времени говорил, какую карту открыть.

Так продолжалось до тех пор, пока Тома́ не завладела странная сонливость. Он уронил голову на стол и под хитрым взглядом отца уснул. Раймон прошептал ему на ухо, чтобы он шел спать в постель, и Тома́, как сомнамбула, последовал совету.

6

В мансардное окно заглядывал свет утра. Тома́ с трудом продрал глаза, еще не понимая, где находится. Воспоминания о вчерашнем дне были смутными. Раймон, стоя у раковины, насвистывал «Цветение вишни», свою любимую песенку. На мгновение Тома́ показалось, будто он снова ребенок, они на кухне их семейной квартиры и отец готовит ему завтрак.

– Ты по-прежнему любишь слабоподжаренные тосты? Я делаю вид, что могу брать предметы в руки… Забавно иногда притворяться, это как напоминание о жизни, ну, ты понимаешь, о чем я. Ты всегда садился за стол, открывал тетрадку и тоже притворялся, что читаешь, а сам за мной подглядывал. Я чувствовал спиной твой взгляд, мне нравилось твое молчание. Я ставил перед тобой тарелку, положив на край немного джема – тебе так нравилось. Ты уже тогда был маньяком по части еды. Я разворачивал газету, наставала моя очередь наблюдать за тобой. Ты уничтожал тосты, залпом выпивал стакан молока и с вызовом смотрел мне в глаза. Потом относил в раковину тарелку, молча целовал меня в лоб, выходил и ждал меня на лестничной площадке. Каждый раз, когда я отводил тебя в школу…

– …я спрашивал, какой будет твоя первая за день операция. Однажды ты рассказал – а я поверил, – что будешь оперировать человека, родившегося с двумя головами, но пока еще не знаешь, какую отрезать, а какую оставить. Ох, как я тогда испугался!

Раймон расхохотался:

– Не такое уж это было вранье, английские коллеги как раз совершили подвиг, разделив сиамских близнецов, сросшихся затылками. Вот откуда родилась та моя нелепая выдумка. Ладно, пошутили, и будет. Ну как, принял решение?