Влюбленный призрак

– Ты просто пересыплешь прах Камиллы в мою урну, а ее урну наполнишь песком, а еще лучше пылью, благо что в квартире, где мы поселились, ее полно. Немного поработать пылесосом – и ее наберется более чем достаточно. Ее дочь ничего не увидит и ни о чем не догадается. Пусть потом сколько угодно посещает этот дворец из «Тысячи и одной ночи».

– И пусть преклоняет колени перед мешком из пылесоса? Это и есть твоя гениальная идея?

– «Из праха мы созданы, в прах и обратимся» – это не мои слова.

– У тебя нет ничего святого!

– Не забывай, что мое упрямство спасло немало жизней. Ты считаешь, что мы этого заслужили? Растишь, растишь детей, а они потом запечатывают тебя в нише за стеклом. Спасибо, весьма признателен! Сначала хоспис, потом галерея праха.

10

Тома́ присел на террасе французской пекарни на бульваре Арсико. Он заказал большую чашку кофе и круассан с миндалем, который теперь с аппетитом уписывал.

– Колумбарий… – ворчал Раймон. – Что за гротескное слово? Я что, похож на голубя? Что-то не заметил там голубей.

– Так или иначе, нам нужен новый план.

– Ты прав. У меня их уже целых два, – оживился Раймон. – Всю голову себе сломал. Очень трудно сосредоточиться, ты так шумно жуешь. Начну с плана В.

– Почему не с плана А?

– Знаю я тебя, ты из принципа отбросишь первый план. Слушай! Ты втираешься в толпу приглашенных, дожидаешься конца церемонии, задерживаешься. Там обязательно будет где спрятаться. Дождавшись темноты, ты выходишь, забираешь урну и уносишь ноги. Просто, да?

– Каков другой план?

– Что я говорил? План А начинается так же. Народу соберется много, Камиллу все любили. Ее тщеславный муженек захочет всех угостить. Приглашенные отправятся на прием, а ты, оставшись один, произведешь манипуляцию с прахом, только при этом варианте ты пересыплешь ее прах в мою урну, а пустую оставишь в нише. Дело сделано, никто ничего не видел.

– Меня бесит твой оптимизм. Но ты учел мои возражения нравственного свойства, это отрадно.

– Я думал, что мы с этим разобрались, – сердито ответил Раймон. – Что ж, раз нет, предлагаю тебе компромисс. Оставь немного праха Камиллы в урне, вряд ли это что-то для нас меняет. Ее дочери не придется скорбеть впустую – я, разумеется, выражаюсь фигурально… Хотя, в сущности, так и будет.

Это предложение привело Тома́ в растерянность, но ему хотелось поскорее с этим покончить. Доев круассан, он облизал пальцы и показал кивком головы, что не возражает.

– Ты наставишь пятен на костюм, не забудь, он чужой! – захихикал отец. – Переоденься, мы немного побудем туристами.

Канатный трамвай ехал вниз по Калифорния-стрит. Тома́ отстукивал по деревянному сиденью ритм постукивания трамвайных колес по рельсам, отец остался стоять на подножке со смеющимся лицом, с развевающимися на ветру волосами – с той поправкой, что его волосы странным образом не развевались на ветру. Тома́ долго наблюдал за отцом и пришел к выводу, что тот еще больше помолодел.

Вагон стал тормозить на подъезде к конечной остановке, Раймон соскочил на ходу и поманил за собой сына.

– Что происходит в твоем мире с временем? Оно движется в обратную сторону вместе со стрелкой твоих часов? – спросил Тома́.

– Если ты собирался застать меня врасплох и заставить расколоться, то не надейся: я не спалюсь, когда цель так близка. Почему ты задаешь столько вопросов о моей жизни после смерти и почти не спрашиваешь о моей жизни до нее? Если тебе интересен ход времени, если ты хочешь восполнить утраченное нами за годы молчания, то валяй, сейчас самый подходящий момент. Ныряй! Что тебе хотелось бы узнать о твоем папе?

Этот вопрос погрузил Тома́ в тягостное раздумье.

Мсье Бартель проверил, ровно ли выставлены кресла под куполом колумбария, и поправил одно, слегка нарушавшее ровную линию.

– Вряд ли люди, которые придут проститься с мамой, обратят внимание на такую мелочь, ты напрасно беспокоишься, и потом, ты отлично знаешь, что она любила беспорядок, – сказала ему дочь.

– В этом смысле мы друг друга превосходно дополняли, – ответил Бартель. – Для меня беспорядок как острый нож.

– Тебе больше не придется наводить за ней порядок, – сказала Манон.

Бартель подошел к ней и взял за руку:

– Каждый горюет по-своему. Ты потеряла мать, я – жену. Знаю, ты позаботишься, чтобы завтра все получилось безупречно. Ты договорилась с органистом?

– Его пока не видно, но орган на месте. Я попросила установить пульт с клавиатурой подальше от алтаря, чтобы не бросался в глаза.

– Музыку-то будет слышно? – испугался Бартель.

– Это электронный орган, в случае чего можно будет просто усилить звук.

– Ты не забыла список произведений, который мы составили?

– Слова, ноты, поминутный план всей церемонии, все, как ты хотел. Я могу купить хронометр, если с ним тебе будет спокойнее.

– Это, пожалуй, излишне. Раз все готово, я пойду работать, здесь я ни к чему.

– Еще не готово, но скоро будет, – заверила его Манон, закатывая глаза.

Дождавшись ухода отца, она переставила несколько кресел, воссоздав дорогой сердцу ее матери беспорядок.

К ней подошел работник колумбария. Он представил Манон органиста.