Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына

«Не угодил Василий Павлович [Соловьев-Седой] Александру Исаевичу и оказался таки в евреях! Во втором томе „200 лет вместе“, перечисляя еврейских композиторов-песенников (Исаак Дунаевский, Матвей Блантер, братья Даниил и Дмитрий Покрассы, Оскар Фельцман, Ян Френкель, Владимир Шаинский — неплохая компания) поминает Солженицын не тихим и не добрым словом и Соловьёва-Седого (стр. 321): „А ведь помимо песен талантливых — сколько ж они все настукали оглушительных советских агиток в оморачивание и оглупление массового сознания, — и начиняя головы ложью, и коверкая чувства и вкус?“ Что же — был и такой грех, на ком греха нет, при преступном тоталитарном режиме особенно. Пусть г-н Солженицын в Душу свою заглянет — без греха ли сам? Может быть, и, наверное, поменьше тех, кого он уничтожает словесно, но да разве вовсе уж без греха? Да ведь жили вместе и грешили вместе! А здесь на позор стотысячного тиража одна еврейская половина выведена. Когда думаю я о Шостаковиче, то ведь не „Над Родиной нашей Солнце сияет“ и не „Родина слышит, Родина знает“[771]

вспоминаю… И Анатолий Новиков не „Гимном демократической молодёжи“[772] и не „Маршем коммунистических бригад“[773] (кстати, обе „агитки“ талантливо написаны) мне дорог. Сколько слёз пролито было над удивительной его песней „Эх, дороги…“.[774]

А „Смуглянка“,[775] „Вася-Василёк“?[776] Как любили их фронтовики, как любят ветераны… Огромного таланта был Мастер. А „Соловьи“ Соловьёва-Седого?[777]

Песню „Калина Красная“ многие считают народной. А в ней только слова народные, музыка же — Яна Френкеля… Евгений Светланов посвятил памяти В. Шукшина симфоническую поэму „Калина красная“, в которой разрабатывается мелодия Френкеля. И — уже из недавних лет — от детей моих — вопрос Солженицыну: чем не угодил ему Крокодил Гена, поющий по Шаинскому[778] Акцент у крокодила не тот?»[779]

Как это ни удивительно (а, по сути, очень логично), но даже диссидент Александр Галич пришелся не по нраву Александру Исаевичу. Хоть и признает он, что песни Галича принесли «несомненную общественную пользу, раскачку общественного настроения» (т. II, стр. 449), но выволочку поэту устраивает великую. И псевдонимом посмел выбрать «имя древнего русского города, из глубинного славянского запаса» (т. II, стр. 448). И неправильно «осознавал свое прошлое, свое многолетнее участие в публичной советской лжи» (т. II, стр. 450). И память коротка у Галича на «те 20 лет, когда не в Соловках сидело советское еврейство — а во множестве щеголяло „в камергерах и в Сенате“!» (т. II, стр. 452). И в том, что «сочинил свою агностическую формулу, свои воистину знаменитые, затрепанные потом в цитатах и столько вреда принесшие строки: „Не бойтесь пекла и ада, / А бойтесь единственно только того, / Кто скажет: „Я знаю, как надо!““ Но как надо

— и учил нас Христос…» (т. II, стр. 451). (Не могу не заметить в скобках, что именно Солженицын — творениями последних лет в особенности — демонстрирует, насколько опасны те, кто уверен, что «знает, как надо!»; черпают ли они свое «знание» у Христа, Магомета, или Ленина-Сталина — не суть важно). Ну, а главный грех Галича, оказывается, в том, что его сатира «обрушивалась на русских, на всяких там Климов Петровичей и Парамоновых, и вся социальная злость досталась им в подчеркнутом „русопятском“ звучании, образах и подробностях, — вереница стукачей, вертухаев, развратников, дураков или пьяниц — больше карикатурно, иногда с презрительным сожалением (которого мы-то и достойны, увы!)» (т. II, стр. 452).

По всем статьям проштрафился Александр Аркадьевич Галич (Гинзбург) перед Александром Исаевичем Солженицыным: посильнее, чем Михаил Зощенко и Анна Ахматова перед Андреем Андреевичем Ждановым. Их, по крайней мере, не обвиняли в русофобии и прикрытии еврейских фамилий глубинным славянским ресурсом!

Но вернемся к карательной системе ленинско-сталинской диктатуры — с нею все гораздо яснее, чем с неоднозначным творчеством Соловьева-Седого или Блантера, или поэтов, на чьи стихи они писали свои песни. «Железные Феликсы» не дали народу ничего, кроме миллионов загубленных жизней. Все прямые участники чекистских злодеяний должны быть названы поименно, и мера вины каждого должна быть определена с возможной полнотой. Поздно уже судить их уголовным судом, но суд истории не знает срока давности. Судить надо всех — без дискриминации по национальному или какому-либо иному признаку. Только тогда можно надеяться на то, что подобное не повторится.

Не таким путем идет Солженицын. Из тысяч и тысяч преступников он выковыривает исключительно еврейские имена. Прекрасно зная, что репрессии обрушивались на евреев в такой же, а в иные периоды и в гораздо большей степени, чем на не евреев, он, тем не менее, вяжет весь еврейский народ круговой порукой, возлагая на него вину за всех карателей.

В тюремных бушлатах