Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына

Заставив фактически удалить незадачливого военного министра, генерал Янушкович должен был тот час же об этом пожалеть. Новый военный министр генерал Поливанов, назначенный вопреки его известной близости к Гучкову, увидев, в каком катастрофическом состоянии находятся дела, заявил в Совете министров, что «отечество в опасности» и больше всех в этом виноват генерал Янушкевич. Его поддержали некоторые другие министры — у них накопилось немало своих претензий к ставке. Обретя в лице Поливанова решительного лидера, они потребовали удаления Янушкевича, а в противном случае грозили коллективной отставкой. «Старик» Горемыкин пытался внушить коллегам, что в самодержавном государстве они только покорные исполнители воли государя и никаких условий ставить ему не могут. Он намекал, что их «бунт» может привести совсем не к тому результату, какого они добиваются. Это был намек на «фактор Распутина», но Поливанов и поддерживавшие его министры то ли не поняли его, то ли не придали этому значения. И были повергнуты в состояние шока, когда им было объявлено, что государь решил удалить из Ставки не только начальника штаба, но и Верховного — с тем, чтобы самому стать во главе войска.

Начался заключительный этап агонии российского самодержавия.

* * *

С великим князем Николаем Николаевичем-младшим (по-домашнему Николашей) императора связывали особые отношения. Будучи наследником престола, Николай служил под командованием Николаши и… страшно его боялся. (Впоследствии он ему в этом признался, чем ввел в большое смущение). Высокий, стройный, с зычным голосом и уверенными жестами, Николаша был, что называется, «военной косточкой» — таким, каким хотел, но не мог быть сам Николай. Никто не сидел так молодецки в седле. Никто не умел так властно заставлять офицеров ходить по струнке. Никто не умел быть таким простым, грубым и аристократичным в одно и то же время. Никто не выглядел таким уверенным и решительным. Ни зависти, ни ревнивого чувства к Николаше у робкого наследника, а потом императора, почти никогда не возникало: он спокойно признавал превосходство своего бывшего «отца-командира», молча восхищался им.

Николай II и великий князь Николай Николаевич на манёврах. 1913 г.

Великий князь Николаша, со своей стороны, боготворил своего августейшего племянника (полубоготворил, если говорить буквально). Как верноподданный и как мистик (фамильная черта Романовых), он вполне серьезно говорил, что хотя государь император не Бог, но он и не просто человек, а нечто среднее — полубожественное. Никаких выдающихся качеств у государя он не находил, но боготворил его, так сказать, из принципа — как помазанника Божьего. Государю льстило такое отношение. Даже после того, как Николаша, играя револьвером, заставил его подписать ненавистный Манифест 17 октября, он затаил злобу не к нему, а к Витте.

Желая лишний раз угодить августейшей чете, великий князь Николай Николаевич и его брат Петр Николаевич, вместе с их женами-черногорками, первые представили их величествам «святого старца» — чудодейственного целителя и ясновидца. Долго они сами пьянели от его туманных пророчеств. Секрет этого мистического пьянения объяснил сам Гришка: «Ты одно изречешь слово, а они нарисуют себе целую картину».[436]

Скандальные похождения Гришки, в конце концов, развеяли мистический туман: Николаевичи увидели его подлинное лицо; но когда они попытались по-семейному предостеречь их величества, то только обеспечили себе ненависть царицы. Однако расположение императора к великому князю Николаше и после этого оставалось не поколебленным — насколько это вообще было возможно при его колебательном характере. Назначив Николашу главнокомандующим, государь наделил его диктаторскими полномочиями не только над армией, но над губерниями прифронтовой полосы. А поскольку фронт должен был взаимодействовать с тылом, и интересы фронта были приоритетными, то власть Николаши (и начальника генерального штаба Янушкевича) распространялась на все отрасли управления, тесно связанные с нуждами армии.

Оправившись после раны, нанесенной Хионией Гусевой, Распутин вернулся в столицу, патриотически переименованную из Петербурга в Петроград, и быстро сориентировался в новой обстановке. Из миротворца он превратился в сторонника «войны до победного конца». Верховному главнокомандующему он телеграфировал, что хочет посетить фронт, чтобы благословить войска. Николаша ответил кратко и выразительно: «Приезжай, повешу!» Стало ясно, что им двоим на Олимпе власти слишком тесно, из чего Распутин и царица сделали свои выводы.