Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына

Ему пришлось вести войну на два фронта. Один фронт был там, где сражались все приверженцы иврита. Революции и советскому режиму Родин не мог простить профанацию Библии, как и то, что ее надо прятать: говоря его словами, обертывать «Правдой», чтобы «уберечь от дурного глаза». Но не менее важным для него был второй фронт, который проходил по сердцу его единственного сына, Гриши. Каждый день, когда мальчик возвращался из школы, отец садился с ним в запертой комнате и читал ему главы из Библии, чтобы «проветрить его мозги», набиваемые в течение дня «пятилеткой и надругательством над Богом, иудаизмом, человечностью». Борьба была неравная: «их много, а я один». Поэт боялся, что из сына вырастет советский монстр, еще один Павлик Морозов. Драма усугублялась тем, что жена не поддерживала поэта. Она хотела жить как все, и чтобы сын ее был как все, и чтобы муж выкинул из головы дурь: жил, как все, и зарабатывал, как все. Его не раз тягали в НКВД для зловеще-душещипательных бесед. Его упрямство пугало жену: она боялась угодить в лагерь. В конце концов, она ушла и забрала сына.

Парадоксально, но разлука отца с сыном их сблизила. Повзрослевший мальчик сам писал стихи — не на иврите, конечно, а на русском, но в них слышались отцовские мотивы. Когда разразилась война, Грише было шестнадцать лет, но он добровольцем пошел на фронт, вероятно, накинув себе годы; в марте 1942 года погиб под Калинином. Потрясенный отец написал поэму о сыне и послал ее в …военную цензуру. Вот его сопроводительное письмо (в обратном переводе с английского):

«Уважаемые товарищи из военной цензуры!

Посылаемые при сем стихи — о моем сыне Родине Григории Абрамовиче,[655] который добровольно пошел на фронт и погиб под Калинином 14 марта 1942 года. Стихи написаны на языке Библии. Это язык моего детства, язык моего народа, это мой музыкальный инструмент, потому что только на этом языке я умею выражать свои чувства. Я прошу показать их человеку, достаточно знакомому с языком, честному и никак лично не причастному к еврейским национальным устремлениям в Палестине. Я убежден, что точный и честный перевод моих стихов позволит вам без промедления направить их в Палестину, потому что они служат нашей общей цели: победе над Гитлером. В память о моем сыне, который незадолго до гибели выражал удовлетворение тем, что я о нем пишу, я прошу отнестись к моим стихам с должным вниманием и отправить их в Палестину, где публикуются мои работы».[656]

Чем было вызван этот отчаянный демарш? Прежде Родин переправлял свои произведения в Палестину, не спрашивая разрешения властей. Может быть, война перекрыла его каналы связи? Или то была последняя попытка вразумить властвующих варваров, что язык Библии пригоден для вполне «пролетарских», «патриотических» писаний? Безумство храбрых!..

Самое поразительное то, что оно привело к успеху.

Чье-то каменное партийно-бюрократическое сердце на минуту размякло. Не поднялась рука запретить отцу, отдавшему родине несовершеннолетнего сына, воспеть его на том языке, на каком он только и умел. В 1943 году в Тель-Авиве была издана книжка Элиши Родина под названием «Сыну». В нее, кроме стихов, вошло письмо дивизионного комиссара, сообщавшего об обстоятельствах геройской гибели Гриши, и письмо автора в цензуру.

Счастливый конец тяжелой драмы? Это было бы не по-советски.

Авторский экземпляр книги Родина был послан из Тель-Авива на адрес Еврейского антифашистского комитета, где поэт внештатно подрабатывал. Но бандероль из логова «сионизма и клерикализма» всполошила партийных надзирателей, которыми был нашпигован Комитет. Адресату пакет не отдали, а само его поступление — скрыли. Поэт скончался в Москве в 1947 году, так и не «воссоединившись» с собственной книгой, может быть, даже не зная о ее выходе в свет. Уже то хорошо, что «умер в своей постели». Проживи он еще пару лет, такой конец был бы менее вероятен.

Так была утоплена Атлантида, под названием «Ивритская культура в СССР».

Какое отношение ко всему этому имеет книга А. И. Солженицына? Очень небольшое. В пятисотстраничной толще его второго тома, посвященного тому, как русские и евреи жили вместе

под красным стягом, уничтожению ивритской культуры посвящено несколько скупых фраз в разных местах, общим объемом едва ли более половины страницы. Подробности опущены, людские судьбы автору не интересны, названо вскользь только одно имя — Бялик. Но чего автор не забывает, так это подчеркнуть, что «по настоянию Евсекции Еврейский комиссариат объявил иврит „реакционным языком“» (т. II, стр. 253), словно Евсекция и Евком были не инструментами большевистской власти, а самой властью. Создается впечатление, что евреи сами громили свою культуру — не вместе с русскими большевиками, а отдельно.