Вместе с комиссаром

звучало так грозно, что Егору казалось: эти слова направлены прямо против него и если сейчас подойти к роще, длинные, блестящие лучи, полыхающие как острые сабли, пронзят его насквозь. Но остановиться не мог. Какая-то могучая сила тянула его туда, и, видя, что никого на дороге нет, он подходил все ближе и ближе. Так и добрался до самого обелиска, на некотором расстоянии от которого пылал костер, а вокруг костра стоял народ и пел. Он остановился у обелиска и, омертвев, вглядывался в освещенные далекими лучами имена тех, с кем он когда-то вместе рос: Янка Бирута, Симон Мацейчик, Рыгор Мисуна, Панас Кулевский…

Ой, березы да сосны,Партизанские сестры!.. —

долетели до него волнующие слова песни, и Егору показалось, что звуки ее льются не только со стороны костра, но и из самой братской могилы, где лежали его ровесники. Он смотрел на могильный холм, покрытый шелковой травой, и ему чудилось, что трава шевелится, а из нее с угрозой встают те, кто под ней лежит и кого он хорошо знал. Они один за другим гневно, сурово бросали ему в лицо слова о его черной вине. И Егор невольно, шаг за шагом, отступал назад, его всего трясло.

Вот Егор отошел уже на несколько шагов от обелиска, а ему виделось, что вслед за ним, грозно подняв руку с гранатой, идет Янка Бирута. Лицо его перекошено гневом, и он кричит: «Прочь!.. Прочь отсюда!.. Я шел спасать женщин и девчат, которых угоняли на каторгу в Германию, а ты стрелял по нас, и я не успел бросить свою гранату, чтоб освободить их. Ты хочешь теперь спрятаться в поле, где мы плели когда-то венки, а ты предал его!.. Прочь!.. Прочь, изменник!»

Егора от страха холодный пот прошиб, а по спине забегали мурашки. Он уже не отступал тихонько, пятясь, а побежал к орешнику у речки. Но когда оглянулся, ясно увидел Симона Мацейчика, который, весь белый, нагонял его с автоматом, и посинелые губы партизана неумолчно твердили:

«Мы ходили в деревню, чтоб раздобыть еды, потому что пухли в лесу от голода… а ты в нас стрелял!.. Сам забирал все — и хлеб, и сало, и колбасу, и яйца… И обжирался и опивался вместе с бандитами, которые пришли, чтобы нас уничтожить… Ты хочешь теперь спрятаться в зарослях у речки, где мы ловили рыбу и вместе когда-то купались, обдавая друг друга брызгами, как солнечными лучами… А ты предал и речку… Ты слышишь, предал! Пусть она потопит тебя… изменника… Пусть она потопит тебя!..»

И Егор, повернув, бежал уже к лесу. Домчавшись до опушки, оглянулся, а за ним неотступно скакал на коне, подняв острую саблю, Рыгор Мисуна, молодой колхозный конюх, он гаркнул так, что эхо по лесу раскатилось:

«Прочь!.. Прочь отсюда!.. Я вез этим лесом лекарства для тех, кто защищал его, а ты в меня стрелял. В лесу, где мы собирали с тобой грибы, в лесу, который укрывал нас летом от зноя, а зимой обогревал нас… Ты предал его. И когда мы мерзли в землянках, ты, раскрасневшись от водки, плясал вместе с пьяными фрицами. Изменник ты, изменник!..»

Егор кинулся от леса к селу, стремясь добраться до своей хаты. Выбежал на полевую дорожку, которая привела его к большой дороге, но и тут его настигла погоня. Когда оглянулся, увидел, что по пятам за ним бежит Панас Кулевский, колхозный кузнец, и, подняв тяжелый молот, вот-вот опустит на его голову с гневными словами:

«Мы подрывали рельсы, чтоб не увозили наших детей, наше добро, чтоб не пропустить бандитов на нашу землю… А ты стрелял в нас… Сгонял людей снова укладывать рельсы… И стрелял… Предатель! Изменник!.. Ты бежишь теперь стежками, дорогами… Хочешь опять в наше село?.. Нет тебе дороги к нам… Изменник!.. Изменник!..»

И Егора, обливающегося потом, позеленевшего, почти теряющего сознание, охватил страх. Он только отводил взгляд и пытался оправдываться:

«Стрелял я… стрелял… Да не всегда же… Случалось, что и вверх… Простите!.. Простите!..»

«Нет тебе прощения!.. — он слышал, как кричали вслед, и уже не поодиночке, а все разом: — Нет тебе пощады!.. Предатель!.. Изменник!..»

И Егор снова кинулся в кусты, чтоб напрямик добраться до дому, уйти от погони. Сквозь густой орешник во всю мочь мчался в село, но ветви словно нарочно хлестали его по лицу. Пот ручьями сбегал по спине, а он, хотя уже и не слышал погони, не мог остановиться.

— Все против меня… — шептал, полуобезумев, Егор. — И люди… Не человек я для них, а предатель. И поле, и лес, что в детстве окружали меня лаской, теперь гонят меня…

Совсем обессиленный добрался Егор до хаты. Но не прилег отдохнуть. Одно переполняло его теперь — скорей отсюда! Торопливо собрал в тот же рюкзак, с которым приехал с Севера, самое необходимое. Наскоро написал записку, что оставляет все, что здесь есть, и просил того, кто ее прочтет, распорядиться всем, как захочет. А сам, даже не замкнув двери, еще не отдышавшись от погони, зашагал к городу, на станцию, откуда год назад возвращался сюда. Он шел, и ему казалось, что не только люди, но деревья, цветы и травы угрюмо поглядывают на него.