Вне подозрений

Еще раз вильнув, останавливаюсь у обочины. Жду. Монотонно урчит двигатель. Вокруг – ни души. Идет на снижение самолет. Где-то вдали взвизгивают тормоза автобуса. Я еще раз внимательно оглядываю улицу, сдаю назад, кое-как, рывками разворачиваюсь и медленно качу обратно той же дорогой, какой заехала в глубь квартала. Глаза непрерывно бегают по сторонам, сканируя округу. Пусто.

Сворачиваю направо, на Ист-Хилл и еду дальше. Какое удивительное чувство! Кураж и уверенность. До чего же приятно двигаться, действовать! А ведь я, оказывается, способна переиграть противника! Если смогла оторваться от «хвоста», то уж противостоять Перивалю смогу и подавно! Я буду бороться за свое честное имя, верну свою жизнь!

У двойной красной линии перед станцией метро «Ист-Патни» притормаживаю. Джека нигде не видно. Я опоздала. Он, значит, тоже. Сегодня утром дождя не было, но по водостокам бегут остатки ночного ливня, а полосатый навес над цветочным ларьком провис под тяжестью скопившейся воды. Юная цветочница похлопывает одетыми в перчатки руками, согревая озябшие пальцы.

За ней я вижу магазинчик, торгующий прессой, пулей выскакиваю из машины, бегу туда – купить воды – и хватаю на кассе что под руку попадется. Конфеты «Поло», например. Умираю от жажды. Нервы, наверное.

До того как появляется Джек, успеваю вернуться в машину и спрятать покупки. Я замечаю его первой. Опущенная голова, чуть скособоченная походка – из-за оттягивающей плечо большой сумки «Адидас». Он комкает какую-то обертку (от сосиски в тесте?), швыряет ее в ближайшую урну. Оглядывается, засекает меня и чуть ли не бегом припускает в мою сторону. Перепрыгивает лужу. Не очень-то удачно, надо сказать; на джинсах оседают грязные брызги. Сегодня на нем куртка потеплее – он на ходу принимается стряхивать с нее крошки – и модная шляпа «а-ля Шерлок Холмс». В машине Хейуорд одним рывком ее стягивает, высвобождая чуть примявшуюся шевелюру.

Он аккуратно пристраивает ноги, стараясь не наступить на пустые жестянки, конфетные фантики, завернутую в парковочные талоны жвачку. Моя машина – это зона, свободная от уборки; тайная дверца в мою маленькую чумазую душу, в ту ее часть, которую Филиппу не понять никогда. Джек же никак не реагирует на царящий в салоне разгром – может, у него самого дома страшный беспорядок? – зато рассыпается в извинениях за опоздание. Сегодня все ползут как черепахи: он бог знает сколько проторчал на станции «Виктория», чтобы пересесть на Уимблдонскую ветку, а по линии Дистрикт метро вообще тащится еле-еле… Не метро, а сельский поезд какой-то!

Если бы Джек уже ждал меня, когда я подъехала к месту встречи, я обязательно рассказала бы ему о маленьком «Рено». В красках и с бурными жестами. Но теперь весь азарт куда-то подевался. А вдруг у меня паранойя? Вдруг мне померещилось? Что, если дальше станет хуже?… Ощущение, будто за мной гонятся… следят… Господи, неужели дело во мне? Я… схожу с ума?… Мой недавний кураж исчез, словно и не бывало. Если я не понимаю, что реально, а что нет, как же мне быть хоть в чем-то уверенной?… Как проверить? Как?

Светофор.

– Куда теперь? – глядя прямо перед собой, спрашиваю я.

От этих напряженных сомнений намертво, до боли сжимаются зубы. Мир утратил ясность и определенность… Что думает обо мне Джек? На что мне опереться?… Все зыбко, непонятно… Мышцы лица не слушаются…

– А, ну да! – Он достает телефон, возится с ним, что-то ищет. – Вот!

Бакстеры живут в Западном Патни на симпатичной зеленой улице, в викторианском особняке на две семьи. За нами никто не следит, я проверяю. Их дом стоит чуть в стороне от дороги, в конце короткой, начинающейся сразу за воротами подъездной аллеи. Стены выкрашены в один из новомодных цветов, разработанных под маркой Национального фонда, – какое-нибудь чарующее «птичье молоко», или неотразимая «белая кость», или пленительная «бледная поганка». В приподнятой клумбе у входной двери, изогнув ветви под гроздьями карамельно-розовых цветов, гордо красуется сакура.

– До чего же часто люди, претендующие на наличие тонкого вкуса, с головой выдают собственное плебейское нутро тем, какие растения садят у своего порога! – заявляю я чужим голосом.

Это цитата из Роджера Пидлза; по ту сторону кинокамер он превращается в большую язву, настоящего мастера уничижительных обобщений.

Джек укоризненно качает головой:

– Ну надо же! Я сижу в потрепанном «Ниссане» со снобом-флористом!

– «Потрепанный „Ниссан“»? – Я приподнимаю бровь. – Видимо, ко мне в этот самый «потрепанный „Ниссан“» занесло другого сноба – автомобильного!

Он расплывается в улыбке. Похоже, обмениваясь шпильками, мы оба чувствуем себя гораздо свободнее.

Я остаюсь в машине ждать, а Хейуорд отправляется за ворота. Через открытое окно доносятся детские голоса. Сад за домом – та самая «лазалка» с фотографии, которую мне показывали в участке. Красная пластиковая машина. Милли долго выпрашивала у нас такую. И почему мы ей не купили?… Кажется, она не понравилась Филиппу…