Вне закона

Бриджит до боли тянуло вмешаться, но она сочла за благо сдержать себя. Коннор считал, что в мыслях своих она склонна к мягкотелости и нереалистичности, а рецепты ее предписывают уклониться, шаг за шагом отступая, от открытой битвы. Он часто высказывался на этот счет. Свое мнение Бриджит никогда не отстаивала. Не могла отыскать слов или набраться смелости возразить, вступить в спор. Кто-то должен уступить, иначе не бывать миру в доме. Ее тяготила цена гнева: не только уничтожение жизней, несправедливость и тяжкие утраты, но еще и потеря здравомыслия, смеха и возможности созидать в надежде на что-то прочное и непреходящее без необходимости вершить суд и расправу.

Ройзин не уступала:

— Но, отец, если мы чуть-чуть уступим в том, что не имеет значения, то сможем увереннее настаивать на том, что имеет. И по крайней мере мы положили бы начало! Мы выглядели бы людьми здравыми, может, привлекли бы кого-то из нейтральных партий.

— К чему?

— К тому, чтобы они стали на нашу сторону, разумеется!

— И надолго? — В голосе отца слышался вызов и что-то очень близкое к гневу.

Дочь недоуменно воззрилась на него.

— Рози, — утомленно выговорил отец, — мы потому разные партии, что у нас принципы разные. Хотят встать на нашу сторону, пожалуйста: дверь для них всегда открыта. Я не изменяю своим убеждениям ради того, чтобы ублажить толпу или добиться чьей-то благосклонности. И не только потому, что это неправильно, но еще и оттого, что это глупо. Стоит им добиться уступки в одном, как они постараются получить еще одну и еще… Пока не останется ничего, за что мы сражались, гибли все эти годы. Всякий раз, когда мы уступаем, становится труднее держаться стойко в дальнейшем, пока не утратим к себе доверие. Ты либо с нами, либо с ними. Середины быть не может. Если Имонн пока этого не осознает, то еще узнает!

Ройзин не отступала. Логика ее была сокрушена, воля — нет.

— Но, отец, если никто и ни в чем не сдвинется с места, мы так и будем вечно сражаться друг с другом. Мои дети будут жить и умирать за то же, что и их родители, как мы это делаем сейчас! Когда-нибудь наступит день, и нам придется жить вместе. Так почему не теперь?

Коннор будто смягчился. К дочери он относился терпимее, чем к Бриджит. Он взял чашку обеими руками, будто замерз и хотел согреться.

— Рози, я не могу себе это позволить, — проговорил он тихо. — Я дал обещания, которым должен следовать. Если перестану, то потеряю право просить о доверии. Моя работа состоит в том, чтобы объединить людей, наделить их мужеством и надеждой. Но я могу вести их за собой только туда, куда они с охотой за мной последуют. Вырвусь слишком вперед — потеряю их. И тогда ничего не добьюсь. Люди почувствуют, что их предали, и выберут себе нового вождя, более склонного к крайностям, который вряд ли, как и я, уступит хоть в чем-то.

— Но, отец, ведь нам в чем-то да придется уступить! — упорствовала Ройзин. — Если не хочешь в образовании, тогда, может быть, в промышленности, или в налогах, или в цензуре? Должно же быть что-то, где мы сойдемся! Или все это бессмысленно и всем нам суждено всю жизнь — всю нашу жизнь! — разыгрывать одни и те же шарады, каким конца не будет? Мы делаем вид, будто хотим мира, а мы его не хотим! Мы желаем только, чтобы все было по-нашему!

Бриджит уловила нотки истерии в голосе дочери и в тот же миг поняла — Ройзин беременна. Слишком уж отчаянно оберегает она будущее, которое важнее, выше и глубже обычного разумения. Наверное, то была единственная настоящая надежда.

— Они всего лишь люди с иной верой и иными политическими целями, — воскликнула Ройзин. — Должна быть точка, где мы можем сойтись. За последние двадцать лет они во многом смягчились. Больше не настаивают на папской цензуре книг…

Коннор изумленно глянул на нее, резко вскинув брови.

— О! И ты называешь это умеренностью? Может, надо признательность выразить за позволение выбирать, что нам читать, какие философские и литературные произведения покупать и какие нет, а не следовать в этом указке папы римского?

— Ах, перестань, отец! — Ройзин резко взмахнула рукой. — Все не так, как было когда-то…

— Мы не живем по законам римско-католической церкви, Ройзин, ни в вопросах брака и развода, ни в вопросах контроля за рождаемостью или абортов, ни в том, о чем нам можно и о чем нельзя думать! — Отец, словно под действием невидимой силы, подался вперед. — Мы часть Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии, и это гарантия нашей свободы — иметь законы, которые являются волеизъявлением народа, а не римско-католической церкви. Я скорее умру, нежели поступлюсь этим единственным правом. — Коннор уперся кулаками в столешницу.

Ройзин побледнела. Вид у нее был усталый, взгляд такой, словно поражение ошеломило ее. Когда она заговорила, ее было едва слышно: