Внеклассное чтение

Откушенный нос требовал отмщения и по-человеческим законам и по-божиим, и Верзила-Салли, встретившись с главарем китайской банды Шу Маленьким, поставил вопрос так: Пантера Мэри откусывает члену банды Шу ноздрю (у самого Шу нос был невыносимо некрасив, с угрями, и Пантера Мэри, брезгливая, как все нормальные девушки, наотрез отказывалась прикасаться к нему зубами), и дело кончено. Без стрельбы.

На том и порешили.

… … …

Я пишу эти строки, и легкие, чистые слезы памяти наворачиваются у меня на глазах – о, дикой, языческой красоты юность! Где ты?

Перегорела вся – как бенгальский огонь.

Но остался смех.

Смех идиота, едущего с вами в метро неизвестно куда.

Где вы, братья по оружию, шумные, красивые парни, объявившие себя понарошку бандитами, и вдруг ставшие бандитами взаправдашними?

Убиты все.

Но типажи остались.

Вы спросите: а где их сокровища? Где миллиарды?

Развеяны по Свету, как пыль.

Но не все.

Некоторые состояния неуничтожимы.

(Тсс, об этом потом!)

… … …

Школа, в которой обучался уму-разуму Коленька Вертушков, была настолько благородно-солидной, что даже вахтер Владимир Кузьмич на дежурства приходил трезвый и тщательно выбритый. Делами в школе заправляла милый завуч – Лидия Александровна – дама с характером комбата и внешностью сенаторской. Впрочем, был один штришок – строгий, деловой костюм Лидии Александровны как-то странно «дружил» с мягкими фланелевыми тапочками, типа, «балеток». У Лидии Александровны были многочисленные, головоломные заботы, заботы, понуждающие ее подыматься и опускаться по каменным лестницам школы непрерывно, и ноги в другой (каблучной) обуви невыносимо отекали. Это ничего, что я так часто рассуждаю о человеческих ногах? Не объявят эпигоном?

Детей-учеников приучали к строгости режимной ежесекундно, и это у учителей хорошо получалось – окрик, выговор, наказание – без этого секатора о каком культурном саде может идти речь?

Чертополох и прочие сорняки, одичалость – вот что прет без секатора.

Дети ходили «по струнке», а на уроках сидели «не дыша» – мечта педагога!

Но все-таки дети оставались детьми – они знакомились, дружили, ссорились и влюблялись!

Но потихоньку, чтобы учителя не заметили.

Коленька сидел за партой (он всегда сидел прямо, как столбик) в центре класса, а через проход, в полуметре от него сидела за своей партой очень хорошенькая, белокурая девочка – Катя. Катя (Коленька этого не знал, но мы-то знаем) была из сытенькой семьи, приготовившей Кате маленькое состояние, и теперь заботящейся об образовании девочки – какие правильные родственники! Но делу мешала чрезмерная любовь – Катю все всегда любили, она к этому привыкла и царственно требовала любви теперь ото всех и всего. «Предметы» следовало учить – как? Это ведь отдавать часть своего «я», это, чуть ли, не «работать»? И Катя училась плохо – «предметы» сами должны были как-то пролезть в ее милую, кукольную головку, сами, а они не хотели – разве она виновата?

И Катя кокетливо скучала на уроках.

И потом – эта унылая школьная форма, с пуританскими ограничениями – зачем? Разве она, Катя, не должна быть красивой девочкой? Должна. И Катя носила юбочку чуть короче позволительного. Чуть.

Коленьке нравилась (хоть он этого еще не понимал) и скучающая Катя, и ее юбочка, и все, что было с Катей связано – даже ее сумочка – это было все интересным, «девчачьим», загадочным – и он украдкой любовался своей соседкой, да и не он один! Катя и ее чуть укороченная юбочка нравились почти всем мальчикам в классе, и это очень отвлекало тихий, дисциплинированный класс от вдумчивых занятий биологией.

«Этот бардак» был недопустим в таком деле, как народное образование, и милая завуч Лидия Александровна пресекла его в самом зародыше.

– Мушкина! – сказала она оперным голосом Кате в церковной тишине испуганного класса, зайдя на урок биологии (успеваемость по предмету падала), – чтобы завтра пришла в нормальной юбке!

Катя склонила уныло очаровательную головку к парте.

– А то ходишь, как проститутка – здесь школа, а не притон, где в таких юбочках ходят!

Катя побагровела, помешкала, и выскочила из класса.

Класс молчал.

На другой день Катя в школу не пришла.

Коленька нервно ждал ее появление, ждал с нетерпением – что будет дальше? – но ее не было.

Не было ее и на следующий день, и после.

Потом проползли тихими червями слухи, что к завучу приходил рассерженный папа-кошелек, и требовал публичных извинений, что была, якобы, даже предоставлена справка от гинеколога о девственности Кати (это зачем – не знаю, сгоряча, видимо), что звучали угрозы

«в судах измотать» – а кончилось все тем, что Катя перевелась в другую школу. Не смог папа-кошелек одолеть структуру. Система всегда крепче, и своих не сдает.

А класс молчал.

Коленька с ужасом понимал, что совершает своим молчанием подлость, но молчал.

Он потихоньку заговаривал с товарищами о «том деле», но товарищи были заняты свежими делами, сегодняшними, и Катю вспоминали, почему-то, как забавный случай.

Более всего их веселило произнесенное слово «проститутка» – оно придавало ситуации нечто комическое. Даже нет, нечто криминально-комическое.