Внимание: неверный муж!

По этой самой причине они все и переселились на дачу, где отопление было автономным, приятно обогревающим каждый уголок большого двухэтажного дома.

– Ваня где? – вдруг встрепенулась Ася, откусив от яблока.

– Ваня с отцом уехали в город… Звонил Синюков… – Мачеха старательно отводила взгляд, продолжая терзать дрожжевое тесто, в раздражении стягивая его с растопыренных пальцев. – Кажется… Кажется, пойман Хаустов с сообщниками и… твой муж…

Ася перестала жевать, застыв с раздувшейся от куска яблока щекой. Вот почему ее никто не разбудил! И она проспала все самое интересное: звонок Синюкова, отъезд Ваньки в город. Это, кстати, был первый его выход без нее.

После того как у ворот платной автостоянки их подобрали ребята из спецназа и доставили потом в больницу, они почти не расставались. Правильнее сказать, Ванька не расставался, повиснув на ней пудовой гирей и контролируя каждый ее шаг. Ася не противилась, потому что видела в этом острую необходимость. Натерпевшись и наревевшись той страшной ночью до полуобморочной икоты, Ася будто оторопела потом. И оторопь эта длилась и длилась, не думая ее отпускать.

Она боялась! Боялась ночных шорохов, стука веток о стекло, визга тормозов проезжающей мимо машины. Боялась за Ваньку, за себя, за родителей и подругу. И даже за ее назойливого криминалиста, вознамерившегося загнать Сашку в брак, тоже боялась.

– Это пройдет, – утешал ее психоаналитик, к которому отволок ее все тот же Ванька, понемногу зализав свои раны в одной из платных клиник их города. – Вы перестанете вздрагивать и бояться. Нужно время…

И они все принялись ждать. Все, включая того же криминалиста Андрея, который всякий раз, как приезжал к ним, вопросительно дергал подбородком.

Асе иногда делалось смешно от их предупредительного внимания. От того, как они ловят ее взгляд и замирают, когда она вздрагивает. Больше всех разбирало Ваньку. Легализовав свои чувства, он теперь опекал ее с утроенной силой. Он больше не называл ее чучелом – кстати, ей становилось без этого скучновато, – не ухмылялся ехидно и понимающе. Он смотрел на нее жадно и с обожанием, чем иногда приводил в состояние тихого бешенства. Мачеха тоже преуспела в этом, отслеживая ее реакцию на Ванькино внимание. Один отец ничего, казалось, не замечал, наслаждаясь миром и покоем в их воссоединившейся семье. Асю он не торопил и ни разу не спросил, что она решила. А зря! Она бы ему все рассказала. Впервые за все прожитые годы рассказала бы о том, что и как она чувствует. Пускай бы он подивился вместе с Асей той сортировке, которую она проделала, анализируя свои мысли и чувства…

– Его взяли живым? – спросила она бесцветным голосом, проглотив таки яблоко.

– Кажется, да, – осторожно ответила мачеха. Она теперь все время с Асей осторожничала, не зная, какой нужно выбрать тон, словно бродила с завязанными глазами по минному полу.

– А что Лида? Какие-нибудь новости есть? – Ася знала: на днях у девушки появилась положительная динамика, выразившаяся в том, что она начала приоткрывать глаза и подергивать пальцами.

– Врачи говорят, что все будет хорошо, нужно только подождать. Нужно время…

Опять время! Всем и всегда нужно подождать. Нужно время. Будто его отпущено жизни на три, а не на одну коротенькую и быстротечную, которую они неумело укладывают в свои прожитые годы! И такого порой наворотят, что оглянуться стыдно и страшно. Или страшно стыдно…

Асе вот, например, именно так и было – страшно стыдно. Она просто не могла позволить себе оглянуться после всего, что случилось в ее жизни и жизни близких ей людей. Как она могла так поступать с ними? Господи, стыд-то какой, сказала бы ее мама. И закрыла бы губы кончиками тонких пальцев, и глаза бы ее горестной слезой налились. Как в тот день, когда Ася в ее присутствии нагрубила отцу. Почему она никогда не вспоминала об этом? Почему не представляла, что сказала бы мать, глянь она с небес на счастливый брак своего мужа?! А он был счастлив, по-настоящему счастлив. И единственное, что отравляло ему жизнь, это Асино ослиное упрямство, которое едва не стоило жизни ее Ванечке.

Она теперь снова называла его своим. И непременно Ванечкой, причем с той самой милой сердцу интонацией Любаши из ее любимого фильма «Офицеры». Только называла она его так, ни разу не раскрыв рта. Про себя называла, пробуя на вкус его забытое, обласканное прежде имя. И смотрела на него теперь совсем по-другому, замечая гладкую упругость мышц, чувствуя запах его тела, замирая от его внезапно потемневшего взгляда. Только так она смотрела на него тоже не в его присутствии, а ночью, таращась без сна в потолок. И вспоминала, вспоминала, вспоминала… О том, как была отчаянно и бездумно влюблена в него подростком. И сколько горя и одиноких слез ей это принесло. И как замирала, когда он подсаживал ее на антресоли и кружил около новогодней елки, хватая под мышки.

Но это тоже было ее маленькой тайной. Ее она скрывала ото всей семьи и пока открывать никому не собиралась. Даже Ванечке…

Ася пошла наверх, умылась, переоделась и, вернувшись в кухню, отстранила от стола мачеху.