Вниз по реке

Я не знал, что такое с моей матерью, – только то, что свет понемногу угасает в ней. Она всегда была энергичной и веселой, моим лучшим другом в те долгие дни, пока отец работал на земле. Мы играли в разные игры, рассказывали всякие истории. Постоянно смеялись. А потом вдруг что-то переменилось. Она словно стала уходить в тень, в темноту. Я потерял счет случаям, когда слышал ее плач, и много раз испытывал страх, когда мои обращенные к ней слова проваливались в пустоглазое молчание. Она превратилась буквально в тень, туго обтянутую бледной кожей, и я почти боялся увидеть на просвет ее кости, когда она пройдет перед незашторенным окном.

Это было действительно страшно, и я абсолютно не представлял, как все это понимать.

Я вошел в наполненный тишиной дом, вкусно пахнущий кофе, который так любила моя мать. Налил чашку и осторожно отнес ее наверх по лестнице. Не пролил ни капли.

Пока не открыл ее дверь.

Револьвер был уже приставлен к ее голове, лицо безнадежно белело над бледно-розовым халатом, который тогда был на ней.

Она спустила курок в тот самый момент, когда дверь распахнулась во всю ширь.

Мы с отцом никогда не говорили об этом. Похоронили женщину, которую любили, и это было как раз то, о чем я всегда знал: смерть и кровь – неотъемлемая часть того, что требуется на пути от мальчика к мужчине.

С тех пор я убил целое множество оленей.

Глава 10

Я нашел Долфа на крыльце, скручивающим сигаретку.

– Доброе утро, – сказал я, облокачиваясь на перила и глядя на его ловкие, безостановочно двигающиеся пальцы. Последний раз лизнув бумагу и покрутив сигарету в пальцах, он обвел меня изучающим взглядом. Глаза его остановились на револьвере, по-прежнему заткнутом у меня за пояс. Вытащил спичку из кармана рубашки, чиркнул ее о ноготь. Задул.

– Мой? – коротко спросил он.

Вытащив револьвер, я положил его на стол. Когда наклонился, на меня повеяло запахом сладкого табака. В резком утреннем свете его лицо казалось высеченным из камня.

– Простите, – произнес я.

Подхватив револьвер, Долф понюхал ствол; потом положил его обратно на стол.

– Никто не пострадал. – Откинулся в кресле – оно скрипнуло под его весом – и как бы между прочим произнес: – Пять лет – довольно долгий срок.

– Угу.

– Полагаю, ты вернулся домой не без причины. Не хочешь рассказать?

– Нет.

– Может, я чем и смогу помочь…

Это было хорошее предложение. Он явно высказал его от чистого сердца.

– Не сейчас, Долф.

Он махнул в сторону реки.

– Оттуда несло дымом. По-моему, и зарево было видать.

Ему хотелось поговорить об этом, хотелось все узнать, и я его в этом не винил.

– Звуки по реке далеко разносятся. – Он глубоко затянулся. – От тебя пахнет гарью.

Я сел на соседнее кресло-качалку и положил ноги на перила. Еще раз глянул на револьвер, а потом на чашку кофе рядом с Долфом. Опять подумал про свою мать и того белого оленя.

– Кто-то охотится на территории, – сказал я.

Он медленно раскачивался в кресле.

– Это твой отец.

– Опять? Мне казалось, он давно зарекся брать в руки ружье.

– В окру́ге болтается стая одичавших собак. Появились, когда кто-то первый раз пострелял тут скот. Они чуют кровь за многие мили. Унюхали, видно, мертвые туши как-то ночью. Теперь вошли во вкус. Похоже, просто выгнать их нереально. Твой отец полон решимости перебить их всех до единой. Это его новая религия.

– Я-то думал, скот тут только один раз постреляли…

– Это как мы сообщили шерифу. Вообще-то уже семь или восемь случаев.

– А что за собаки? – спросил я.