Вниз по реке

Грэнтэм пригвоздил Робин к месту своими блеклыми глазами – явно всерьез разозлился. Она переступила черту, но тем не менее не дрогнула – голова решительно вздернута вверх, глаза не моргают. Он вновь переключил внимание на меня, но я понял, что вопрос не закрыт.

– Могу я сделать вывод, что теперь все располагают этой информацией? – поинтересовался Грэнтэм.

– Можете делать какие угодно выводы, – сказал я.

Мы таращились друг на друга, пока молчание не нарушила Робин, которая негромко произнесла:

– Если ты хочешь еще что-то рассказать, Адам, то сейчас самое время.

Я поразмыслил о причинах своего возвращения и о том, что сказала мне Грейс. Потом подумал о Робин и разделенной нами совсем недавно страсти – ее лице над собой в полусвете, лжи в ее голосе, когда она сказала мне, что это ничего не значит; а после представил ее на ферме, когда она с ледяной вежливостью попросила меня сесть в машину, пустив побоку наше прошлое и прикрывшись личиной копа.

– Мой отец был прав, – произнес я наконец. – Тебе должно быть стыдно за себя.

Я встал.

– Адам… – начала было она.

Но я уже вышел – и сразу же пешком отправился в больницу. Проскользнул мимо сестринского поста, отыскал палату Грейс. Мне не полагалось быть здесь, но иногда просто знаешь, что правильно, а что нет. Так что я пробрался в темную щель ее двери и придвинул стул поближе к кровати. Она открыла глаза, когда я взял ее за руку, и легонько сжала пальцы в ответ. Я поцеловал ее в лоб, сказал, что останусь тут с ней до утра; а когда ею вновь овладел сон, то он принес с собой и какие-то первые признаки спокойствия, отразившиеся у нее на лице.

Глава 15

Проснулся я около пяти и сразу увидел свет, отсвечивающий в ее глазах. Когда она улыбнулась, понял, что улыбаться ей больно.

– Не надо, – сказал я, наклоняясь ближе. В одном глазу у Грейс набухла слеза. – Не грусти.

Она покачала головой, едва заметно. Ее голос дрогнул:

– Я не грущу. Я думала, что осталась совсем одна.

– Нет.

– Я плачу потому, что мне страшно. – Грейс словно окаменела под простынями. – Я никогда не боялась оставаться одна.

– Грейс…

– Мне страшно, Адам.

Я встал и обнял ее. От нее пахло антисептиками, больничным моющим средством и страхом. Мускулы напряглись у нее на спине, длинными твердыми полосами; сила в ее руках удивила меня. Она казалась такой маленькой под тонкой тканью…

– Со мной всё в порядке, – произнесла Грейс наконец.

– Точно?

– Да.

Я сел обратно на стул.

– Принести тебе что-нибудь?

– Просто поговори со мной.

– Ты помнишь, что произошло?

Она двинула головой на подушке.

– Только ощущение, будто что-то выступает из-за дерева; и как что-то замахивается у меня перед лицом – доска, дубинка, что-то деревянное… Помню, как упала в какие-то кусты, а потом как лежу на земле. Какой-то силуэт стоит надо мной. Вроде как в маске. Деревяшка опускается опять…

Грейс подняла руки, словно пытаясь защитить лицо, и я увидел прямо перед собой ушибы у нее на предплечьях. Оборонительные раны.

– Помнишь еще что-нибудь?

– Немного помню, как меня несли домой, лицо Долфа в свете фонаря на крыльце, его голос. Холод. Несколько минут в больнице. Тебя тут.

Последние слова были уже едва слышны, и я понял, в каких глубинах затерялись сейчас ее мысли.

– Скажи мне что-нибудь хорошее, Адам.

– Все уже позади, – сказал я, и она покачала головой.

– Это всего лишь отсутствие плохого.

Что я ей мог сказать? Что хорошего я видел с момента своего возвращения?

– Я здесь ради тебя. Что бы тебе ни понадобилось.

– Скажи мне что-нибудь другое. Что угодно.

Я помедлил.

– Вчера утром я видел оленя.

– А это хорошо?

Тот олень не шел у меня из головы весь день. Белые олени – редкость, просто исключительная редкость. Каковы шансы увидеть двух? Или одного и того же дважды?

– Не знаю, – сказал я.

– Я тоже как-то видела одного, просто огромного, – проговорила Грейс. – Это было после суда. Видела его ночью, на лужайке за своим окном.

– Он был белый?

– Белый?

– Не обращай внимания.

На какую-то секунду я вдруг потерял нить разговора – вновь отлетел назад во времени.

– Спасибо, что приходила на суд, – произнес я.

Грейс торчала там каждый божий день – обгоревший на солнце ребенок в выцветших одежках. Поначалу мой отец отказывал ей в праве находиться там. Это неприлично, говорил он. Так что ей приходилось приходить пешком. Тринадцать миль. После этого отец сдался.

– Ну как я могла не быть там? – Опять слезы. – Расскажи мне еще что-нибудь хорошее, – попросила она.

Я порылся в голове в поисках того, что можно было бы ей дать.

– Ты окончательно повзрослела, – сказал я наконец. – Ты красивая.

– А толку-то? – мрачно произнесла Грейс, и я понял, что она думает о том, что произошло между нами возле реки после того, как она убежала с мостков. В голове у меня по-прежнему звучали ее слова: «Я уже не такая маленькая, как ты думаешь!»

– Ты просто застала меня врасплох, – сказал я. – Вот и всё.

– Все парни такие дураки, – сказала она.

– Я взрослый человек, Грейс.

– А я тоже не ребенок! – Голос ее был острым, как бритва; она порезала бы меня им, если б могла.

– Я просто не знал.