Вновь любима

Его голос прозвучал как-то безжизненно, как у человека, отказавшегося от борьбы и бесконечно усталого. Странно, усмехнулась про себя Холли, он должен радоваться, ведь я только что освободила его от всякой ответственности за то, что произошло между нами. Отпустила на волю, взяла всю вину на себя… Ему просто повезло! Она так и не обернулась и потому не увидела гримасы боли, исказившей его лицо, не заметила влажного блеска в его глазах, торопливого движения руки, которым он смахнул непрошеные слезы.

— Именно этого я и хочу, — яростно отчеканила она, изо всех сил стараясь не выдать своих истинных чувств. Он не должен угадать правду.

Через секунду Холли услышала, что Роберт направился к двери, открыл ее… послышались шаги на лестнице — он спускался вниз. Потом хлопнула входная дверь. Холли лежала все в той же позе, напрягая слух. Спустя какое-то время раздался оглушительный рев мотора.

Она подождала еще чуть-чуть — пока шум отъезжающей машины не затих окончательно — и, только уверившись, что Роберт уехал, перевернулась на живот и долго лежала так, уставясь перед собой сухими глазами. Если бы она могла заплакать, ей сразу стало бы легче, но слез не было. Холли понимала, что ее боль слишком велика, чтобы раствориться в слезах.

Как это ей удалось убедить себя, что она больше не любит Роберта? Какой нелепый самообман… И почему он

так слеп? Совсем нетрудно понять, что ни одна женщина не вела бы себя так с мужчиной, если бы не любила его. Разве я отдалась бы ему с такой страстью, если бы не любила его больше всего на свете? — с горечью думала Холли.

Хотя… может, оно и к лучшему, что он этого не понял. Она должна радоваться еще одному доказательству его несовершенства, еще одному проявлению мужского эгоизма. Но радости почему-то не было… Остается утешать себя тем, что ей по крайней мере хватило присутствия духа с честью выйти из неловкой ситуации, показать, что она не забыла о собственной гордости, не потеряла уважения к себе. Хорошо, что она сумела найти нужные слова. Эта ночь действительно подвела черту под прошлым, освободила ее от власти Роберта.

Слава Богу, он ей поверил. Вероятно, потому, что очень этого хотел. Можно себе представить, какие чувства владели им, когда он проснулся и обнаружил, что лежит рядом с ней в постели, вспомнил, с какой страстью они предавались любви: панический страх, отрезвление, разочарование… Должно быть, он с ужасом ожидал ее пробуждения, боялся, что она предъявит ему претензии, свяжет ненужными обязательствами, обвинит в том, что он воспользовался ее слабостью. Неужели он думал, что она поведет себя как восемнадцатилетняя девчонка — разрыдается, забудет гордость и достоинство, станет умолять, чтобы он сказал, что любит, желает ее? Да-а, несомненно, он почувствовал огромное облегчение, убедившись, что его опасения были напрасны. И все-таки жаль, что он ничем не помог ей в этой унизительной ситуации, не сказал ни слова в свое оправдание, заставил ее испить эту горькую чашу до дна в одиночестве.

Воспоминания о прошедшей ночи внезапно нахлынули на нее с такой силой, что она чуть не разрыдалась. Ее преследовали смущающие видения: Роберт склоняется над ней, целует, обнимает… Его ласки исполнены огромной, всепоглощающей нежности. Холли крепко сжала губы, ругая себя за глупость. Незачем предаваться иллюзиям. То, что случилось, было простым удовлетворением физического желания; во всяком случае, с его стороны — точно. Если ей хочется облечь естественную человеческую потребность в сверкающие, романтические одежды любви, то ей же придется и расплачиваться за эту глупость.

К чему мучить себя? Зачем страдать от невыносимой боли? Почему бы не посмотреть фактам в лицо и не признать, что прошлой ночью Роберт, побуждаемый физическим желанием, стал ее любовником, а потом, в холодном свете нового дня, пожалел о своей слабости?

Дрожа всем телом, Холли кусала губы, преисполнившись отвращением к себе. Смятые простыни, ее кожа все еще хранили запах Роберта. Как за спасительную соломинку, она цеплялась за мысли о предстоящей работе. Ближайшие несколько месяцев она будет так занята, что у нее едва ли найдется время размышлять о случившемся.

Работа — вот панацея от всех бед и напастей, если, конечно, существует средство от этой боли, этой неутолимой жажды… острого недовольства собой… неудержимого, безнадежного влечения к человеку, не разделяющему ее чувств.

Холли и сама не знала, как ей удалось пережить следующие несколько дней. Элис и Пол заметили ее подавленное настроение и то и дело озабоченно спрашивали, что случилось.

— Ничего особенного, просто я немного устала, — отвечала она обоим, не слишком отступая от истины.

Аппетит у нее пропал, она почти ничего не ела. Ее постоянно преследовало желание забиться в угол, свернуться калачиком и заснуть глубоким сном — и пусть все катится в тартарары. Пусть мир продолжает существовать без нее.