Внуки

Рядом с Айной стоял немолодой коммунист, с седыми висками и морщинистым лицом. Из глаз этого пожилого человека катились слезы. Поймав на себе взгляд Айны, он, точно в оправдание, сказал:

— Слышишь, все говорят по-немецки.

В это мгновенье на перрон хлынула толпа детей — от трехлетних, которые еще неуверенно держались на ножках, до пятнадцатилетних подростков, носивших уже длинные штаны. Дети с протянутыми руками бежали вдоль поезда и кричали по-русски:

— Дай клеб! Дай клеб! Дай клеб!

Точно стая галок, облепили они поезд, выкрикивая все одну и ту же фразу:

— Дай клеб!.. Дай клеб!.. Дай клеб!..

Советские женщины, советские офицеры, немцы, возвращавшиеся на родину, подавали из окон, что только было у них поблизости — хлеб, яблоки, сласти, — и все это жадно схватывали худенькие детские руки. Малышей оттесняли старшие дети.

Несколько советских офицеров выскочили из вагонов и роздали малышам всякие лакомства. Смеясь и радуясь, дети бегом пустились прочь.

Контроль прошел быстрее и глаже, чем Айна себе представляла. Она по-прежнему все разглядывала немецких официанток; теперь они, обегая состав, собирали пустые кружки. Она присматривалась к немецким железнодорожникам, к полицейским. Что же, они, значит, не были фашистами? Или все-таки были? Может быть, они на ходу перестроились, как говорится? И это лишь маскировка? Можно ли им верить?.. Вот у того и у этого хорошие лица, и как будто непохоже, думала Айна, чтобы люди с такими лицами могли без всякого основания причинять зло другим.

Пожилой коммунист, с седыми висками, вошел в купе. Он рассказал о своем разговоре с одним из железнодорожников.

— Этот человек совсем не так уж политически малограмотен, — сказал он и многозначительно кивнул. — Национал-социализм он назвал сторожевым отрядом монополистического капитала.

— Поразительно! — воскликнул кто-то.

— Наверное, усердно слушал московскую радиостанцию, — сказала одна женщина.

— Не только! — возразил ей третий голос. — Ведь здесь, на пограничной станции, он, должно быть, уже с год ведет политические дискуссии с советскими солдатами.

— Ругает Гитлера, — добавил рассказчик.

— Понятно! Ведь Гитлер проиграл войну! — вставил его сосед.

Все рассмеялись.

— Теперь с кем ни поговори, все против Гитлера, в особенности те, кто слепо шел за ним.

«Да, именно так», — подумала Айна, и сразу поблекло благоприятное впечатление от светлых блузок и белых накрахмаленных передничков, от хороших лиц железнодорожников и полицейских.

Поезд тронулся и медленно отошел от перрона, устремляясь дальше, в глубь Германии.

Айна из Бреста телеграфировала Вальтеру. Телеграфировали в Берлин и немецкие коммунисты. Но в Берлине на Силезском вокзале никто не встречал прибывших.

Товарищ Альберт, с которым Айна отправилась в Центральный Комитет партии, находившийся на Вальштрассе, был берлинцем. Но и он растерянно оглянулся по сторонам, когда они вышли из вокзала: он ничего здесь не узнавал. Первое впечатление было потрясающее. Сплошные развалины! Непроходимые улицы! Горы обломков, горы щебня и грязи! И ни души. Берлин, казалось, вымер.

— Нам как будто сюда, — сказал Альберт, и они пошли в ту сторону, куда он указал.

Здесь была улица, но теперь ни справа, ни слева не осталось ни одного дома. Айна со своим спутником пробиралась среди обломков каменных стен и гор щебня; на мостовой зияли глубокие воронки.

Они шли долго, и повсюду была та же картина. Альберт показал на искореженную красную кирпичную башню, торчавшую из обломков.

— Это башня ратуши. Вон туда нам и нужно.

Они молча продолжали свой путь среди развалин.

Навстречу им попался какой-то мужчина. Альберт спросил, что это за улица, не Вальштрассе ли.

— И сам не знаю! — ответил тот на берлинском диалекте, — перед войной здесь как будто была Вальштрассе.

Это действительно была та самая улица, но узнать ее было невозможно.

Дом, в котором разместился аппарат Центрального Комитета партии, можно было считать более или менее уцелевшим. Вахтер, услыхав фамилии пришедших, пожал Альберту и Айне руки, радушно поздравил их с приездом в Берлин и приветствовал словами: «Добро пожаловать».

— О вашем приезде никто не знал… Здесь сейчас никого и нет; все на съезде партии.

— Я думал, съезд кончился, — сказал Альберт.

— Оба съезда сегодня заканчивают свою работу, а завтра она возобновится.

— Оба съезда, — удивилась Айна. — Что это значит?

— У социал-демократов был свой съезд, у нас же, коммунистов, — свой. А завтра мы объединимся. Это, так сказать, съезд объединения. Он будет работать первые два дня пасхи.

— Вот как! — сказал Альберт.

— С завтрашнего дня уже не будет больше социал-демократов и коммунистов, а будут только социалисты.

— А где заседает наш партийный съезд, товарищ?

— В театре «Шифбауердамм», у станции метро Фридрихштрассе.

— В театре? Разве какие-нибудь здания еще уцелели? — спросила Айна.

— Ого! Еще много кое-чего уцелело, — смеясь, ответил вахтер. — Как осмотришься в Берлине, увидишь, что далеко не все разрушено.

III