Во что бы то ни стало

Новый залп качнул землю. Оранжевая вспышка зажгла небо, погасила костры у окопов. Потянуло дымом, горящей травой. Алешка насторожился. Как кошка, бесшумно перебежал к двери. Кто-то осторожно, но уверенно шел к сараю.

— Иван Степанович, вы?

— Я.

Когда снова ахнул и рассыпался орудийный раскат и порозовело в щелях крыши небо, Лена увидела — в сарае стоит незнакомый мужчина.

— Сидите, молодцы? — спросил он спокойно, даже весело. — Сколько вас тут? Трое? — Он притянул упиравшуюся Лену. — А это чья? Та, что бабку свою искала? Ничего, скоро свидитесь. Эх ты, зяблик!

Лена недоверчиво слушала его.

— Зачем там стреляют? — жарко зашептала Дина. — В городе стреляют? Зачем?

— Надо, значит. Вы не бойтесь, далеко это, сюда не достанет. В город все равно теперь не попасть.

Лена смотрела на пришедшего во все глаза. Она уже видела его где-то. Давно, но видела! Где, где?

— Оно, конечно, подальше бы вам быть, ребятишки, по домам, у кого они есть. Да что поделаешь? В горячее время растете… — Голос у мужчины стал мягче, и Лена вдруг отчетливо вспомнила: это же тот, со шрамом, из их купе, когда они ехали с мамой и Игорьком!

— Теперь уже настоящее военное положение? — снова жарко зашептала Дина. — Алешка говорит, наступают сюда. Кто, красные, да?

— Красные. Здесь окопы роют, а они с другой стороны от реки, в обход. Слышишь, где жарят? — Мужчина засмеялся и щелкнул Дину по голове.

Вспышки над городом замелькали чаще. Но гул выстрелов заглушал растущий шум в окопах. Мужчина подвел Алешку к двери, нагнулся, заговорил очень тихо. Мальчик сосредоточенно слушал.

Яркая вспышка осветила сарай, сваленные ржавые обручи, ворох соломы… Мужчина сказал еще что-то, обнял Алешку и исчез.

— Слушай… Как ее звать, бабку твою? — позвал мальчик Лену.

— Нянечку? Дарья Кузьминишна. А зачем?

Быстрые шаги прошуршали в ответ. Дина перебежала сарай, подтянулась к единственному окошку.

— Куда он?

— Не знаю.

Помогая друг другу, девочки вскарабкались по свисавшей балке, высунули в окошко головы. Костры у окопов догорали. В их неверном свете стало видно: от сарая пробирается по полю маленькая темная фигура.

Алешка шел не спеша. Когда законченные ряды окопов остались позади, он спрыгнул, пробежал по пахнущему черноземом дну, вылез и пошел напрямик, не скрываясь. Уже видны были и арестанты, и стерегущая их охрана. Два конвойных обрубали лопатами сучья яблони и бросали их в костер.

— Дядечки! — Алешка вдруг опустился на землю. — Милые, пособите!

Конвойный прищурился в темноту:

— Пищит там кто?

— Дядечки, это я!

Алешка подполз к костру. Сырые ветки, разбрасывая завитой дым, чернели на углях и не разгорались.

— Ты откуда взялся?

Подбирая отлетевшие головешки и швыряя их в костер, Алешка шептал:

— Я разожгу, сейчас разожгу! Давайте щепок сухих принесу?

— Пошел прочь, не до щепок…

— Да я же… У меня же тут бабка старая, так, ни за что забратая. Видали, ее прикладом огрели, когда старший утром приходил? Дядечки, давайте я разожгу…

— Пошел прочь! Слыхал приказ? Кто к арестованным подойдет — стрелять.

— Вы не бойтесь, не подойду я… А в городе, в городе чего! Войска из казарм угоняют. От самого вокзала аж до табачной фабрики все бегут! Красные с реки подходят…

— Будет трепать-то…

— Лопни мои глаза! Вот, слушайте.

Далекий удар снова зажег небо, и снова близко подошла насторожившаяся ночь. Конвойный присел у огня, второй, тоскливо оглянувшись, сказал:

— Эх, бросить бы все да к дому! Видал, что делается? Баб окопы рыть согнали, а сами тикают.

Тогда Алешка, хватая его за сапоги, быстро заговорил:

— Дядечка, миленький, пожалейте! Я тут обожду, пусть бабка моя к костру прибежит. Дарья Кузьминишна ее звать, такая седая… За что, дядечка? Старая она, за нас тревожится…

— Кликни ее, что ли… — морщась, сказал конвойный. — Пока начальник на тот край пошел.

Припав к земле, Алешка следил, как отделившийся конвойный, придавливая навороченные комья, грузно шел к окопам. В них по-прежнему, распрямляясь и нагибаясь, шевелились тени.

Пламя костра лизнуло небо, кусок дерна, ствол яблони… Кузьминишна бежала, схватившись за грудь. Алешка бросился ей навстречу.

— Бабушка, здесь я. И Ленка твоя…

— Боже ж мой, парнишка чей-то!

— Ленка тут, недалеко. Сюда иди, бабушка!

Трясущимися руками Кузьминишна обхватила его.

— Ты-то кто, сыночек?

— Молчи, вроде я внук твой… Потом все скажу, цела твоя Ленка.

Они встали за костром. Поглядывая на конвойного, Алешка быстро и тихо говорил:

— Ты не бойся, Ленка вон там, видишь сараюшку? Мы ее не бросим. Ты наготове будь: если вас распускать станут, туда беги. А сама… — Он зашептал: — Видала, в окопах арестанты роют, от вас отдельные? Их цепью стерегут, видала? И женщина с ними, платком повязана… Да ты ж ее знаешь — Федосья Андревна, тетя Феня из госпиталя…

— Знаю, видала. Глазам не поверила, царица небесная…

— «Царица, царица»! Ей шепнуть надо: выручать их будут, ракетой сигнал зажгут. Ракетой, поняла?

— Какой ракетой, голубчик ты мой?

— Свет зажгут и выстрелят. От конвоя отбивать их будут, понимаешь? Пусть тогда в город к водокачке бегут…