Во что я верую

Случись вам воистину испытать «удрученность и душевную тяжесть», столкнуться с несчастьем — или случись несчастью по-настоящему натолкнуться на вас, — и вы почувствуете, каким великим благом является утомительная, легкая задача. Если же, не дай Бог, такой день настанет, то пусть у вас не будет недостатка в подлинном, утомительном, однообразном и легко выполнимом труде. Возможно, именно поэтому женщинам, у которых к тому же есть еще способность плакать, обычно легче, чем мужчинам, переживать подобные испытания. Дело в том, что женщины умеют — во всяком случае, долго умели — уходить с головой в будничный труд, в мелкие бытовые дела. Уход за цветами на могилах, устройство поминок, сложные погребальные обряды в традиционных обществах составляют часть мудрости, утраченной нами от избытка знания.

* * *

Прекраснейший труд — труд ремесленника и ваятеля, особенно такого, который работает по железу; и то же относится к тому, кто имеет дело со словами: есть, к счастью, в ходе подготовки книги пора, предшествующая написанию книги, и другая, сразу после этого последнего, когда всю работу можно делать дома; она не отрывает вас ни от родного очага, ни от соседей, ни от того места, которое вы избрали для себя в качестве родного очага и родины, места, где живут ваши друзья, а еще лучше — соседи, где вас окружают чувства нежной привязанности, где вы живете под сенью всей совокупности привычек, благодаря которым ваша жизнь течет без напрасных усилий, а вы сами ощущаете себя прочно стоящим на своем месте, — и когда мысль, свободная от всего ненужного, может идти своим путем, взвешивая и оценивая всё то, что определяет ее движение, находя опору в самой себе, подобно тому, как мои ноги находят опору на земле.

Я знаю, что такой труд — удел немногих, и это меньшинство сильно не властью или достатком. Я по-прежнему утверждаю, что ныне в наших силах расширить круг тех, на кого распространяется не всем доступная возможность вести подобный образ жизни и труда, включив в него более или менее всех тех, кто сделал бы соответствующий выбор.

Для этого потребовалась бы доподлинная революция. Ведь надо заново осознать, чем является труд — это ненавязчивое принуждение, которое воистину освобождает нас, а вместе с тем представляет собой право каждого. У любого человека до самой смерти есть право на труд, соответствующий его силам. То общество, которое выражает готовность обеспечить трудом молодежь, лишая этого права престарелых, доказывает, что у него не больше понимания труда, чем понимания жизни.

Я верую, что я — это та свобода, которая неприметно, при посредстве моих рук и моей мысли, формирует мир.

Нет более бодрящей мысли, чем мысль о том, что вы существуете в существующем мире. Труд, утомляющий мои мышцы и мой ум, создает, как мне представляется, будничную, повседневную основу моего сознания относительно доподлинности нашего истинного мира.

Глава VIII Этот мой истинный мир — родина

Я не могу по-настоящему верить в то, что я есмь, не веря также в то, что самым ощутимым образом я нахожусь в истинном мире; но окружающий меня мир («mi circunstancia»[114]

) не является априорно абстрактной данностью. Вот почему, подвергнув проверке достоверность показаний наших чувств, мы рассмотрели один за другим все круги существования: чувства и привязанности нашего «я» и нашего ближайшего окружения, семью, повседневный опыт сопротивления со стороны вещей и лиц, труд; остается третий круг — круг чувств и привязанностей, соотнесенных с моим «я» и моим окружением в широком смысле этого слова — с моей родиной, короче говоря — с Францией.

Итак, вы сказали: семья, труд, а теперь еще и родина. Нетрудно догадаться, как неловко чувствует себя сейчас мой издатель. В памяти поневоле всплывают неудобные, опасные воспоминания[115]. Стоит ли уточнять, что я очень люблю свободу, равенство по отношению к любви, которую несет нам Бог, — и, в такой же мере, как и свободу, то братство, без которого нежизнеспособно никакое людское общество; впрочем, этот образ лишен смысла в обществе, где господствуют семьи с одним ребенком и где при воспитании навыков совместной жизни никак не использован незаменимый опыт, накопленный фратриями.

Не судите меня во имя девиза Республики[116]. Во всяком случае, вам следует признать, что мне удалось оставить на своем месте свободу, поставив ее во главу угла: я — это некая свобода, и в условиях любой свободы я представляю собой свободу в истинном мире, созидающемся от частного к общему, от ближнего к дальнему, от круга к кругу.