Во что я верую

5) Пятый принцип формулировать труднее. Это принцип нездешности и потусторонности. Какую бы систему мысли вы ни принимали, вы постоянно наталкиваетесь на невозможность включить в нее всё, иными словами — на принцип неполноты. Мы видели это на примере бытия мира. Если у мира было начало, — а он не может не иметь его: если мы станем поддерживать обратную точку зрения, то нам придется отречься от всей физики, — то он должен появиться из чего-то нездешнего, из какого-то «В начале было…». — где в ходу совсем иные правила и законы. Так или иначе, если даже материя существовала вечно, то, притом, что эволюция мира протекает без постоянного притока информации, должна быть в наличии, относительно пространства и времени, какая-то потусторонность, из которой к нам поступает материя и, более того, информация; а поскольку существует сознание, поскольку оно не может быть единственной утрачивающейся составной частью вселенной, то оно, видимо, «находит себе место» где-то в ином месте, в какой-то нездешности.

Я не могу замкнуть в себе мир и сознание. Я испытываю потребность в каком-то ином мире, где бы он ни находился: до, после, по ту сторону, сбоку, не здесь.

Как известно, Эдгар Морен написал по поводу мира субъективности, сознания, по поводу, стало быть, мира, отвечающего нашим чаяниям: «Но случись даже так, что этот мир был бы неотделим от нашего, то был бы какой-то иной мир, что означает, что Царство Духа и Царство Божие не принадлежат нашему миру»[LXXVIII]

. Какой бы рациональный подход мы ни избирали, мы не в состоянии, пройдя всю ось вселенной, замкнуть круг; он останется разорванным, и за ним угадывается какой-то иной мир — не скажу: гипотетический, но — не поддающийся охвату, таинственный, неразличимый. Об этом ином мире, полностью не похожем, нездешнем, об этом мире, где находят приют проявления сознания, ускользающие от воспоминания, формы субъективности, замкнувшиеся на моменте бесконечно далеко уносящегося взрыва, — об этом ином мире, дающем бытие и информацию […], об этом ином мире я не в силах, с точки зрения рациональности, сказать нечего, кроме того, что он есть и что его нельзя оторвать от мира, в котором я есмь. Я существую — и существую в этом мире пространства-времени; но где-то, в полной нездешности относительно этого пространства-времени, существует это Другое. Возможно, оно нуждается в нас, как мы нуждаемся в нем. Но сказать этого я не могу. Могу сказать только одно: мир, в котором я пребываю, нуждается для полноты своего существования в этом ином мире. Этот последний принцип завел меня очень далеко — возможно, чересчур далеко, немного за пределы рационального и вполне поддающегося передаче; он принадлежит миру, в котором рациональное начало только предполагается существующим, миру интеллектуальной интуиции, без которой не могло бы существовать никакое познание.

Рациональной апологетике никогда не удастся зайти слишком далеко. Евангелие запечатлело историю Марфы и Марии. Марфа возится по хозяйству, Мария внемлет Слову Владыки: «А одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее» (Лк 10: 42). Рациональная апологетика — это и есть смиренная служанка, она устраняет возражения, суетится по поводу дел малозначащих. Рациональная апологетика никогда никого не убеждала. Она бесполезна и необходима. Она сохраняет в равновесии коромысло весов.

«Жизнь и смерть предложил я тебе. Избери жизнь…» (Втор 30: 19).

Лучшая апологетика — это опять-таки, всего-навсего, изложение странной веры христиан, общей для стольких людей, а между тем — неповторимой.

«Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня?

Симон же Петр отвечая сказал: Ты — Христос, Сын Бога Живого» (Мф 16: 15–16).

Замечание Христа очень четко проводит водораздел:

«…блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах» (Мф 16: 17).

Невозможно сказать более ясным образом, что христианская Вера не принадлежит сфере будничного разума и чувств; что за пределами обычного Откровения находится нечто, не противоречащее разуму, но непостижимое будничному здравому смыслу.

Теологический дискурс может, самое большее, выступать в защиту внутренней логичности того, во что мы веруем неуклонно.

Глава XIII Откровение

Понятие откровения — часть традиции, идущей от Авраама. Оно фигурирует в уже упоминавшемся коротком евангельском диалоге: «Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах» (Мф 16: 17).