Во имя четыреста первого, или Исповедь еврея

Глянцевая лента очищенного от кожицы мяса, - это Алешка Байтишканов наклеил на губу обертку конфеты с именем "Радий", которое хочется еще раз произнести про себя и прислушаться. Алешкина морда - пухлая, круглая, добрая и как будто вечно смеющаяся из-за самой природой прищуренных век - висит передо мной в пустоте моего внутреннего космоса, в котором там-сям развешаны ни на чем (словно заспиртованы) лица, кеды, улыбки, флаги, оскалы, коровьи звезды, кепки-восьмиклинки с урезанным до полунебытия козырьком, кепки-блины с "аэродромами", загребущие суконные клеши, чуждые дудочки ("с мылом надеваешь?"), продавленный бензобак, словно тою же ногой вдавленный в грязь, пионерский галстук, горящий на моей голубиной белоснежности грудке, улыбка Вики, вспыхивающая от моего взгляда и тут же накрываемая асбестовой серьезностью, ее сатиновые баллонные трусы, изгоняющие соблазн с уроков физры, обращающие девочек в коротконогих раздутых педагогических каракатиц - взгляд и сейчас тщетно рвется прочь, но той Венеры, на которой бы он мог отлежаться, нет в моем перенаселенном и все равно страшно разреженном космосике...

Алешка! Ты обратил глаза мне прямо в душу - и в ней я вижу только неисчерпаемость: в сундуке утка, в утке яйцо, в яйце... На человеке голова, на голове лицо, на лице глаза, на глазах... и все разное, все разное, ничто не повторяется в тех звериных перенасыщенных бескрайних зарослях моей души, где бродит моя дочеловеческая память: жуки, кабаны, на кабанах щетина, на щетине дедушка, на дедушке паяльник. И казахи там люди, люди, люди - в ватных штанах, в бархатных штанах, в кителях, в халатах, и все разные, разные, разные, с именами, с фамилиями, с кличками, с характерами, то плосколицые - "судьи", что ли, то остролицые - "воины"...

Казашки уже не такие разные: старухи в мягких сапогах и галошах с загнутыми (подбородок колдуньи) носами, женщины и даже девочки в цветастых платьях, расшитых монетами (при самом беглом взгляде: сколько копеек? советская или дореволюционная? о, гадство, дореволюционная, увесистый трояк... как только дырочки пробивают... вот бы срезать - смелые люди в очередях срезают...).

Бледный Аскер - горбоносый, прямо араб, а не казах - каратауский Печорин, трагический двоечник, настораживавший меня тем, что был одареннее меня - красавца и гения: при чудовищной запущенности схватывавший мои объяснения с пугающей быстротой, внезапно писавший безграмотные сочинения, наводившие на меня оторопь - от них могло обдать подлинностью. Вижу: горбатый профиль, чуть тронутые раскосостью глаза, горящие отраженным экранным светом: на экране аксеновский ищущий мальчик цинично спорит с благородным простоватым отцом о смысле человеческой жизни. Я проницательно посмеиваюсь, а Аскер трясет меня за руку: "Неужели он победит?!".

Аскер, лишний человек, болел за отца!

Но когда я перехожу из дочеловеческих прерий в человеческие коридоры, - носы, клички, глаза, гомон - всю эту суетную дребедень разом отсекает вздутая под дерматином дверь, за которой каталоги, каталоги, каталоги здесь царит Вера Отцова, ее царство - царство исчерпаемости. Выдвигаем ящичек с этикеткой "ингуши" и - фрр! - выпускаем из-под ногтя порхающие крылышки пружинящих карточек, - из-под пальца так и прыскают исчерпывающие ключевые слова: "убили", "зарезали", "финка", "папаха", "расквасили". Казахи числятся казаками, ключевые слова к их разделу - "харкнул", "кумыс", "вши", "айран", "бешбармак", "баурсаки", "той", "бай", "кисушка", "каля-баля, каля-баля", "моя твоя не понимай", "бала" (мальчик) и "кызымка" - девочка. А еще промелькнули "чапан" и "чабан" с прицепившимися к ним "жаксы" и "жаман" ("хорошо" и "плохо"):

Не носи, милый, чапан,

От чапана сен жаман,

А носи, милый, часы,

От часов сен жаксы.

"Сен" - это, видимо, "ты": "мен сен сигирим" - "я тебя ...", - кричали кызымкам наши русские балалар. "Ой бала, бала, бала, сколько лет работала?" - такие стилизации сочинял эдемский народ для Младшего Брата по ним мы и изучали казахский язык. Да еще иногда матерились: "Аин цигин", гораздо более щедро отдарив казахов русским матом: видишь, бывало, два казаха между собой: каля-баля, каля-баля - и вдруг родное: так и разэдак его мать, - и опять: каля-баля, каля-баля. "По-казахски материться - это у них считается как грех, - разъясняли знающие люди. - А по-русски - не грех".

Да, еще "бар" - есть и "дж[cedilla]к" - нету. Ах ты ж - чуть не забыл самое главное слово - "кутак" ("кутагым бар?"). Значение поймете из контекста:

Трынди-брынди, балалайка,

На печи лежит хозяйка,

А с хозяйкой мужичок

Поправляет кутачок.

Каталоги Веры Отцовой остались у меня в голове, а в главном обиталище духа народного - в россказнях - все это жило и дышало. "Пошла, пошла!" радостно кричит казачка поезду вослед. "Не пошла, а пошел", - втолковывают ей знающие люди (с казахами, не понимающими таких простых вещей, и разговаривали громко, как с глухими). "Моя не знай - моя под задний колеса не смотрел". Вот и поговори с таким народом!