Во имя Ишмаэля

Он развернул всю ленту, приведя ее в то состояние, в каком она находилась, когда была еще не использованной. Начал с букв, не связанных между собой. Пробелы, разумеется, не отпечатались на ленте, поэтому дополнительная трудность состояла в том, чтоб отделить слова друг от друга. Линейные абзацы, лента с азбукой Морзе, повествующая о недавнем прошлом, оттиск с неровными элементами. Букв становилось все больше и больше. Гласные, набитые поверх других гласных, заставили его потерять еще сколько-то времени. Он потел, сидя под лампой, — от натуги и чрезмерного тепла, шедшего от батареи: весь воздух был горячий. Поток букв, горизонтальный, который ему не удавалось разгадать, — он только записывал их на белом листе бумаги. Пробелы между словами он вставит потом. Ему нужно восстановить очертания букв, просмотрев на свет, — их удавалось расшифровать в потоке красных лучей лампы, на этой бесконечной черной ленте. Бессмысленное расползание исковерканного языка на одном уровне, непостижимое. Ему казалось, что мертвец говорит с ним с угольной ленты: перестукивание с потусторонним миром — Лопеса[17]

загипнотизировал этот процесс. Он не мог остановиться. Все разворачивал и разворачивал ленту, она казалась бесконечной. Как будто конец все время отодвигается.

А потом он добрался до конца. Разделил слова между собой, вставив цезуры и пробелы в несвязное бормотание, которое воспроизвел на своих листах. Пока разделял слова, он не понимал. А потом прочел.

В точку.

Он расшифровал два куска. Первый, очевидно, был частью досье об Ишмаэле, которое Фольезе отправил в «Джорно». Оно было неполным: журналист начал его, а потом заменил ленту. Можно было прочесть только заключительную часть.