Во имя отца и сына

Вот так же и марининых можно по пальцам пересчитать, и корней в народе, как всякий мусор, они не имеют. И многочисленность их иллюзорная, кажущаяся от чрезмерной их шумливости. Шумят, галдят о себе, стараются держаться у всех на виду, на поверхности, как та пена, а люди, миллионы людей настоящих, спокойно и уверенно делают свое великое дело, не обращая внимания на истошный вой саксофонов. От такой неожиданной аналогии на душе Посадова становилось теплей, мрачные мысли таяли, рассеивались, как дым сигареты, и он уже с глубоким убеждением отвечал на свой главный, волновавший его вопрос: да, на века останется в нашем народе то, во что он верил и верит, во имя чего отдал свой могучий талант - героическое искусство, осененное идеями Ленина. Потому что не оскудела и никогда не оскудеет талантами советская земля, и грядущее ее племя, молодое, незнакомое, будет так же неистово и мужественно бороться за торжество коммунистических идей, как боролись их отцы, деды и прадеды.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. И СНОВА СТИХИ

На другой день после вечера поэзии в обеденный перерыв в цехах не стучали, как обычно, в домино, не играли в японского дурака. В сборочном, где больше всего работало молодежи, шел горячий спор о поэзии. Начали его Саша Климов и Коля Лугов с безобидных шуток по поводу вчерашнего выступления Новеллы Капарулиной и Артура Воздвиженского. Роман Архипов бросил несколько язвительных замечаний о стихах модных поэтов. Ему стали возражать поклонники Воздвиженского. И пошло! Уже через три минуты аудитория, как говорится, разделилась на два лагеря, далеко не равных количественно. Сторонников модерн-поэзии было человек пять - семь, не больше, но они выступали удивительно активно против своих оппонентов, спорили до хрипоты и в выражениях не стеснялись.

В самый разгар спора Саша Климов, взобравшись на ящик, провозгласил:

- Внимание! Сейчас я вам прочту одно стихотворение, после чего вы мне должны ответить на два вопроса: во-первых, когда приблизительно написано оно и, во-вторых, кто автор? Идет?

- Давай, крой, - начальнически разрешил мастер Деньщиков и посмотрел на часы. - Только покороче, а то обед кончается.

Саша прочитал:

Голова моя - темный фонарь с перебитыми стеклами,С четырех сторон открытый враждебным ветрам.По ночам я шатаюсь с распутными пьяными Феклами,По утрам я хожу к докторам.Тарарам.Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,Разрази меня гром на четыреста восемь частей!Оголюсь и добьюсь скандалезно-всемирной известности.И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется,

У меня темперамент макаки и нервы, как сталь.Пусть любой старомодник из зависти злится, и дуется,И вопит: "Не поэзия - шваль!"Врешь!Я прыщ на извечном сиденье поэзии,Глянцевато-багровый, напевно-коралловый прыщ,Прыщ с головкой белее несказанно-жженной магнезииИ галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы!

Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.Кто не понял - невежда. К нечистому!На-кася выкуси.Презираю толпу.Попишу?Попишу, попишу…Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками,Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,Зарифмую все это для стиля яичными смяткамиИ пойду по панели, пойду на бесстыжих руках.

Климов обвел всех плутоватым взглядом, пунцовый от возбуждения:

- Ну прошу, товарищи, кто первый?

Не двигаясь с места, Вадим Ключанский промямлил:

- Подумаешь, ребус. Стихи написаны после пятьдесят шестого года, автор Артур Воздвиженский.

По цеху пробежал шумок. Саша поднял руку:

- Кто следующий?

- Это пародия на Воздвиженского. И сочинил ее Саша Климов, - глухо проговорила Белкина.

- Еще? - Саша торжествующе посмотрел на людей.

- Давай, не тяни, осталось всего три минуты, - поторопил начальник цеха.