Во славу русскую (СИ)

Через полчаса паролёт вернулся, уже с напарником. Дубль прошёл менее успешно, один снаряд продымил мимо кормы, второй попал неудачно, не утопив корабль.

На четвёртом заходе адмирал Чивз, вступивший в командование эскадрой после гибели Старка и Битти от третьего налёта, хмуро покосился на обманчиво близкий крымский берег, не выдержал и велел лечь на обратный курс. При виде начинающегося разворота эскадры паролёты пронеслись в вышине, но не сбросили смертоносный груз, нагоняя прямо-таки животный страх. Более всего пугает ощущение безысходности, когда видишь опасность и ничего не можешь поделать. В присутствии безжалостных монстров англичане разделили чувства таракана, к которому стремительно приближается тапок и нет спасительной щели, чтобы укрыться от неминуемой гибели.

Пока конвой перестраивался, западнее выдвинулся русский флот. Без единого выстрела они начали полуохват. Среди них была дюжина кораблей среднего размера, такие утром показательно утопили первые английские линкоры, они соседствовали с целым роем малых канонерок.

— Какие будут приказания, сэр?

Загорелое от июльского перехода лицо адмирала окрасилось в пепельно-серый оттенок. Можно проявлять мужество перед лицом превосходящего врага, но махать сучковатой дубинкой против пушечной батареи по меньшей мере безумно.

— Не стрелять.

Даже если удастся с помощью чуда и Божьей милости поразить два-три вражеских корабля, пароходофрегаты свяжут боем эскорт, канонерки тем временем отправят на дно суда с десантом. В Босфор не прорваться, разве что распустить эскадру и каждому спасаться самостийно, пытаясь укрыться в турецких портах или выбрасываясь на мель… Катастрофа и полный крах! Главное, сбежавшие от канонерок не скроются от летающих бестий.

Поэтому сэр Чивз с некоторым даже облегчением увидел паровой катер с огромным белым полотнищем. Каковы бы ни были условия русских, следует принять любые, если они гарантируют жизнь.

Молодой и подчёркнуто вежливый офицер Черноморского флота отдал честь, а далее зачитал ультиматум: разоружить корабли и десант, после — валить на все четыре стороны по-добру, по-здорову. Чивз попробовал возразить, что старые времена миновали, теперь среди открытого моря орудийный ствол не отсоединить так легко как ранее, просто сняв цапфы со станка, не достаточно ли слова британского джентльмена, что более никогда… Он осёкся под ироничным взглядом офицера.

— Благодарю вас, сэр, за правильное понимание ситуации и готовность к сотрудничеству. Вывести из строя орудийные стволы технически возможно, чтоб отремонтировать оружие лишь в Британии. Я могу передать ваше согласие на высадку наблюдателей?

Адмирал тоскливо поднял голову к небесам. Летун-убийца как раз накрыл тенью мостик. Чивз кивнул русскому и сквозь зубы процедил роковое «yes».

«Наблюдатели» без малейших церемоний оттеснили британских канониров, попросив очистить палубу. С истинно восточным варварством загнали деревянные пыжи в каналы стволов и дали залп.

Линкор окутался дымом. Выйдя на палубу и увидев результаты глумления, капитан с адмиралом едва сдержали крик. Часть пушек раздуло и погнуло. У некоторых разорвало ствол, и он раскрылся зловещим бутоном. Корабль приобрёл мерзкое сходство с игрушкой, пострадавшей от баловства очень шаловливого и жестокого ребёнка.

Русские не удовлетворились этим. За борт полетели замки орудий, боеприпасы и личное оружие, кроме офицерского. В Средиземном море гордые корабли Королевского флота не отобьются от пиратской шхуны!

Чрезвычайно потешно выглядела выгрузка бронированных локомотивов. Суда, оснащённые для их доставки, оборудованы были мощными кранами, способными переправить боевые машины на пирс. Сейчас они спускали их в море. Движение стрелы — и громкий всплеск возвещал об утоплении очередного мешка фунтов стерлингов.

Насилие затянулось на добрые сутки, не прекращаясь день и ночь. Зато в Босфор конвой вошёл налегке, высоко неся грузовые марки над волнами. Только почему-то никого из офицеров это не обрадовало.

* * *

Пока англичане занимались увлекательным делом, достойным романа с названием вроде «Прощай, оружие» не родившегося ещё Эрнста Хемингуэя, я наслаждался ничегонеделанием в белой беседке, живописно увитой зеленью и уютно разместившейся между скалами на южном крымском берегу. Аграфена Юрьевна приняла от меня астрономическую телескопическую трубу на треноге и принялась рассматривать самолёты, возвращающиеся на авиабазу под Севастополем.

Не скрою, к их появлению пришлось приложить руку, рассказав сыну о четырёхмоторных бипланах «Иван Муромец» времён Первой мировой войны и всё немногое известное мне об авиации. Для этого пришлось ехать к нему в Питер и отвлекать от текущих дел в академии.

Слушая меня, Володя вдруг спросил:

— Ваша светлость, вам столько известно… сколько же вам лет?

— Трудный вопрос… — я отложил карандаш, которым рисовал эскизы крылатых машин. — Сам порой не знаю.

— Хорошо. А в каком году ты родился?

— В тысяча девятьсот девяносто пятом, сын.

— Шутить изволите?