Во власти речных ведьм

Ах, вот оно что! Из воды, буквально с риском для жизни, по каменному желобу на Седмицу карабкается группа девиц. Ну конечно, ими верховодит нахалка Любка. А вот для Ритки сейчас наступил полный облом – на берегу ее прищучили дружинники. Она отмахивается от них, одновременно не давая задержать своего парня. В марш-броске от нагоняя начальника полицейские накрепко взяли Седмицу под охрану и контроль. Трое из них попытались приблизиться к скале. Какие большие волны поднялись! Они, словно нарочно, взлетали, как крылья, с грязными пенными перьями. Смельчаки-спасатели закрутились и быстро поплыли к берегу. Я бы даже сказала, они здорово запаниковали! Их что-то напугало… Вот, парня помоложе буквально трясет. «Там сидите… катер…, а то сожрут…» – долетают снизу обрывки его слов. А общий трепет у могилы растет. Я пробираюсь туда, откуда с секундными интервалами вылетают большие пласты земли. Олежка! Муженька мой дорогой, старается. Один работает ловчее, чем целая бригада с бульдозером в придачу. Олег сказал: «двадцать минут», и это не бахвальство! Он словно чувствует, где и как надо копать. Дуб стонет, подбирая корни. Каменная громада креста, в метре от траншеи, мелко дрожит. Муж скинул рубашку. Ее крепко прижимает к груди жена нотариуса… Я любуюсь Олежкой: какая динамика, мощь! Атлет! Тело напряжено. Муж, мой! Какие сильные руки, плечи, торс. Как рельефно играют, двигаясь, мышцы! Стальные… И сталь лопаты вгрызается в твердую почву. Она послушно отлетает, как рыхлый песок. Бычья шея, муженьки моего, обожаю ее, и эти непослушные взъерошенные волосы цвета воронова крыла. Мой Воронов. Как-то в шутку меня своей воронихой назвал. И сейчас он в пристреле стольких женских глаз! Как мне хочется смахнуть с него эти прилипчивые непристойные взгляды. Они раздражают, словно мухи! Марина? Она куда-то делась…

– Надевай и застегнись на все пуговицы! – Ох, это она!

Напугала, опять как всегда появившись из ниоткуда. Заботливый ребенок – пальто мне принесла.

– Даш, может, тебе домой пойти? У меня мурашки – плохой знак. Опасно здесь будет…

Я слышу, Катька закричала:

– Стоп! Должно быть это…

– Даша! – теребит меня Маринка. – Если нечисть покажется, заходи и хватайся за каменный крест.

– Ну, вы гигант, Олег Иванович! Красиво сработали! – Это Крынкин, в знак уважения «взял под козырек» Олежке.

– Там что-то блестит… – нестройно пронеслось по толпе.

Действительно, под сетью нависших корней дуба матово блестели два пятна, разделенные каменной плитой. Катька принялась руками соскребать землю с металла.

– Этак ты долго будешь! – Маринка уже тянула руки к Олегу.

Он легко перенес ее на раскопки.

– Здесь нужны археологические навыки и знания. Не мешайся! – строго прикрикнула на Катьку всезнайка.

Из бездонных карманов сарафана спецархеолог достала деревянную лопатку и широкую кисточку. Ох уж эта кисточка! Самоделка. Деревянная ручка с выжженным рисунком и инициалами. Конский волос. К «святой» кисточке она никому не разрешала прикасаться. Прямо фетиш какой-то, особенно незаменимый, когда речь шла о чистоте и порядке. У Маринки, рьяно относящейся к уборке в доме, насчет пыли была своя оригинальная теория. Пыль, говорила она, это в основном останки бактерий, вирусов, и всяких микроскопических существ. Они миллиарды миллиардов живут в нашей среде. Иначе трудно объяснить, почему каждый день пыли столько появляется. Это трупы этих умерших существ. Если был бы только износ вещей, значит они все просто бы разложились на глазах. Микроорганизмы, как космонавты, размножаясь и выходя из одного тела, не всегда достигают другого для паразитизма. Вот эти трупы и оседают, как пыль. Вот так! Сейчас в руках этого удивительного ребенка святая кисточка и деревянная детская лопатка виртуозно, быстро и бережно смахнули вместе с землей пару сотен лет. Мы увидели два гроба. Они были из грязно-рыжего металла с зеленоватым налетом.

– Все правильно, медные. Здесь похоронены дочери купца Воробьева и семейное несчастье. Но как оно выглядит и где искать? Открывать гробы? – Слова Кати из глубокой ямины передавались теми, кто услышал, дальше в толпу.

– Медные?! – росло удивление.

– А как вы хотите? – отвечали знатоки. – Они ж и после смерти колобродили. В них ведьмы речные вселялись. Требовали жизнь и смерть свою отдать.

– А подробней! – трепетно вопрошала журналистская братия.

Сразу несколько народных голосов громогласно завели историю о гадании на Седмице.

– Да почти все не так, эт-само! – вдруг возопил дед Матвей.

Толпа притихла. А он, словно выполняя долг, завел свою версию.

– Да, эт-само, с них вероломных беды пошли. День тот ведный, эт-само, особенный был. Эт-само, последний. Возвратиться, эт-само, матушка-ведунья с сестрами домой должна была… Узнала, эт-само, она о людях, себя показала. Помогала, эт-само, им как могла. Гадали купчихи, эт-само, на парня…