Водоем. Часть 1. Погасшая звезда

— Да, некогда было, бабушка! Точнее, так все внезапно случилось, что все из головы вылетело, — оправдывался Сергей.

— Ты чай не запил, внучек, а? — поинтересовалась Мария Еремеевна.

— Нет, что ты, просто был в наряде, устал, потом еще морг… на дачу съездил…

— Как же их так, Сереженька, за что же, а? Ведь зла никому не делали, не желали?

— Бог нередко прибирает самых достойных…

— Да, бывает по-всякому… — и, устремив взгляд куда-то в сторону и вниз, тихо, едва слышно добавила: — Велики грехи наши, и ничто не остается без наказания…

— Бабушка, это ты о чем?

— Да о нас, внучек, о себе… Согрешила я окаянная, а сынок мой расплатился…

— Разве? — удивился Сергей. — И сильно согрешила?

— Достаточно, дорогой мой. Молить теперь буду лишь об одном, чтобы на тебя сей грех не попал. Ты уж береги себя, Сережа. Один ты у меня остался…

— Знаю, бабушка. Постараюсь…

— Постарайся, не лезь, куда не надо, как твой дед… На машине энтой поосторожнее…

— Да я аккуратно езжу, аккуратнее некуда… — успокаивал бабушку Сергей, но в глазах ее продолжало светиться чувство досады, смешанное с виной, казалось, требующее выхода, немедленного облегчения.

И он не ошибся. Мария Еремеевна глубоко вздохнула и произнесла слова, томившиеся у нее в сердце, быть может, не один десяток лет:

— Я должна тебе кое-что рассказать, Сергей. Теперь уже время — ты должен это знать. Но сначала, давай-ка, выпьем с тобой!

— Ты разве пьешь, бабушка? — не переставал удивляться уже слегка заинтригованный юноша — какие сюрпризы его еще ждут в эти «окаянные дни».

— Ой, пью, родненький, да и как не пить-то, когда такое…

Мария Еремеевна достала из холодильника початую, уже ополовиненную бутылку «Распутина», именно того Распутина, который, как любил говаривать Костров-старший, «дважды обезображен

на бутылке, один раз вверху, а другой раз — внизу», себе налила неожиданно полную рюмку, ровно столько же и Сергею, молча выпила до дна и начала свой рассказ, который — скажем, забегая вперед, — привел нашего героя в состояние эмоционального шока средней степени тяжести…

Глава 16. Маша

Ныне едва дышащая зауральская деревушка Пестово сто лет назад была процветающим, богатым селом со своей ежегодной ярмаркой, на которую в лучшие времена съезжалось до десяти тысяч гостей и торговцев, что раз в пять превышало численность местного населения. Чем только здесь не торговали: медом и воском, чаем и зерном, плугами и лошадьми, заморскими тканями и пряностями, балалайками и гармошками, книгами и всякой мелкой галантереей. Местное население славилось своей рачительностью и трудолюбием — дворы были чисто выметены, скотина ухожена, дома побелены. Местный чернозем нередко баловал удивительными урожаями, сравнимыми с кубанскими или воронежскими, а заливные луга вокруг живописно-извилистых берегов речки Мокрицы считались одними из лучших во всей губернии.

Пестово располагалось как раз на границе лесной и степной зон: глянешь на юг — там открывается безбрежная степь, пойдешь на север — упрешься в смешанный лес, богатый груздями и лесной клубникой, зарослями дикой черемухи, раскинувшимися длинной полосой террас вдоль обрывистого южного берега Мокрицы, ну, и конечно всякой живностью: начиная с зайцев и диких уток и заканчивая оленями, кабанами, волками. Одним словом, к местным жителям вполне справедливо можно было отнести слова известного поэта: «Богаты мы лесом и водью, есть пастбища, есть и поля, а по всему угодью раскиданы тополя. Мы в важные очень не лезем, но все же нам счастье дано: дома у нас крыты железом, у каждого скот и гумно…». Правда, тополей в Пестове, конечно, не было, а вот все остальное, пожалуй, было и даже очень…

Но строительство в конце 19-го века транссибирской железной дороги оказало пестовцам «медвежью услугу»: хотя магистраль прошла всего в 10 километрах южнее села, однако этого было вполне достаточно, чтобы мало-помалу пальма первенства в экономической жизни волости перешла к деревне Мамоново, оказавшейся аккурат у самой дороги. Пестовская молодежь потянулась туда сначала за работой, а потом и за развлечениями, мамоновцы же в свою очередь приезжали за невестами — такие браки теперь стали считаться перспективными. Первая мировая и гражданская войны не добавили пестовцам оптимизма: одни не вернулись с фронта, другие безвозвратно ушли вслед за Колчаком в Сибирь. Окончательно же вытравила остатки былого процветания коллективизация: тех середняков, кто не успел сбежать в близлежащие города на стройки первой пятилетки, отправили на «перевоспитание» за полярный круг, а кулаков и вовсе расстреляли.