Военная

— Да я на минутку, — замялся Матвей. — Сима, слышь, может, привести тебе Ольку? Пусть остается. Она-то, Варька, сюда побоится сунуться. А Ольга быстро поймет, что к чему.

— Нет, Матвей, не надо, — твердо ответила Серафима, — мы и так уже ее задергали. Надо было раньше думать. А теперь — не надо. Ни к чему. Подрастет, сама поймет. Хоть здесь, на глазах, и то ладно. Не трогай ее.

Матвей нахмурился, еще неловко потоптался и ушел.

— Чего не согласилась, Сима? — удивленно спросила Мотька. Не дождавшись ответа, с жалостью сказала: — Сошлись бы вы, что ли.

Серафима молчала, да и как бы она могла объяснить Мотьке, которая на жизнь смотрела легко и просто, что война не только ограбила ее, но и наградила тем чувством, которого она так ни разу и не испытала к Матвею….

И потянулись дни, месяцы, годы, прожитые в одиночестве. Оля росла, закончила школу, поступила в педагогический институт, получила диплом. Серафиму обходила стороной, а когда встречались все же случайно, бросала короткое «здравствуйте» и спешила дальше. С годами боль Серафимы притупилась, но не пропала. Теперь она хотела только одного — поговорить с дочерью. Хоть час, хоть пять минут. Но подойти к ней почему-то стеснялась. Ждала, что Ольга сама подойдет, но Ольга не шла. И ей была до боли удивительна черствость родной дочери. Ведь не могла она не знать, кто ее настоящая мать, родившая и выболевшая ее жизнь в муках…

Глава двенадцатая

— Сима, что это с тобой?

Она очнулась и увидела, что рядом стоит Никита, удивленно глядя на нее.

— Я тебе — Сима, Сима, три раза позвал, а ты молчишь, — говорил Никита, — что это ты?

— Задумалась, — улыбнулась Серафима, радуясь Никите, его беспокойству, довольному виду и даже рыбьим чешуйкам, что пристали к его сапогам. — Как съездили, Никита?

— Отлично, Сима! — Никита заулыбался. — Рыбалка у вас — во!

— Сейчас пойдем уху варить. Я только теплоход встречу, и пойдем. А то ступай один, отдохнешь, ключ под крылечком.

— Ну нет, — отказался Никита, — вместе и пойдем.

— А где Осип?

— В лодке.

— Чего он там?

— Рыбу караулит, — засмеялся Никита.

И хорошо стало Серафиме от его смеха, так хорошо, как уже долгие годы не было. И она сказала Никите:

— А другой раз подумаешь, Никита, не война, так я бы тебя не знала, Пухова, Хворостина. И жили бы мы теперь в разных концах, не зная друг друга. Народ-то, вишь, Никита, не зря приметил, нет худа без добра. Конечно, не приведи господь еще раз такого худа, а только и мы добром не обойдены…

После ухи, наваристой и круто перченной, Никита сказал Серафиме:

— Ну, Сима, ты тут убирайся, а нам с Осипом инструмент подавай. Наведем, так сказать, текущий порядочек в хозяйстве.

— Отдыхали бы, чего там, — слабо запротестовала Серафима, но Никита решительно заявил:

— Не дашь работы — уеду.

И принялись они с Осипом вначале за крышу, потом летнюю кухоньку поправили, потом и за ограду взялись, перевесили калитку, заменили подгнившие столбики, сменили штакетины. Серафима, управившись по хозяйству, вышла на улицу, хотела помочь мужикам, но они запротестовали. Тогда она закурила и присела на завалинку. Ей любо было видеть, как возятся мужики во дворе, давно не знавшем настоящей хозяйской руки, как незнакомо меняется облик ее немудреного хозяйства, от которого за версту несло сиротливым вдовьим неустройством. Играючи работая топором, Никита говорил Осипу:

— Так-то оно все так, но не только потому мы отступали. Нет, Осип, не только потому. Он против нас танковые дивизии, самолеты, даже мотоциклами не побрезговал, вот и попер…

Серафима прислушалась к разговору мужиков и впервые удивилась тому, что как бы ни были тяжелы воспоминания, а память все возвращается и возвращается туда, в войну, которую теперь, через тридцать лет, хочется понять как-то по-иному. Может быть, возраст тому виною или время, а может быть, и то, что война для всех них осталась как память молодости, но только неизбежен такой разговор, стоит лишь встретиться двум фронтовикам, с болью и боем прошедшим войну.

— Он, подлец, на танке прет, да еще и постреливает на ходу, — продолжал Никита. — Нет, Осип, не только в неожиданности было дело. Да и как можно было его не ожидать, когда он два месяца выходил к нашим исходным рубежам, автострады построил, аэродромы, танки перегнал…

— Так у нас ведь замирение с ним было, чтобы не нападать, — хмуро возразил Осип. — Кто думал, что у него совсем совести нет и он наплюет на это замирение?

— Должны были думать. Придержи этот конец, нет, поверни, ага, вот так. — Никита, ведя спор с Осипом, про дело не забывал, и оно в его крепких руках хорошо спорилось, и смотреть на работающего Никиту Боголюбова было удовольствие, как и на воюющего. Любому делу, за которое Никита брался, он придавал какой-то домашний уют, крепкую русскую хозяйственность. — Ты вот Серафиму спроси, Она не даст соврать, как мы от их чертовых танков бегали, вместо того чтобы лупить по ним.