Военное духовенство в России в конце XIX – начале XX века

Русские воины, попадавшие в плен, не были в полном смысле индифферентами – они воспитывались в религиозных традициях. Кроме того, во время войны полки сопровождали военные священники, поэтому практика соблюдения религиозных обрядов не утрачивалась. Конечно, некоторая часть военнопленных, в первую очередь офицерского состава, не испытывала сильной привязанности к религиозным традициям, однако и их нравственные ориентиры были во многом зависимы от религиозного сознания. Потребность в соблюдении религиозных обрядов во время пребывания в плену у тех и у других несколько увеличивалась еще и потому, что Япония в русском общественном сознании позиционировалась как страна языческая[226], а Русско-японская война в пропагандистской литературе иногда рисовалась как борьба религиозная.

Для Японии соблюдение международных конвенций в войне с Россией было делом принципиально значимым. Во-первых, с самого начала войны Россия настойчиво обвиняла Японию в нарушении норм международного права именно в связи с началом военных действий до официального объявления войны. Во-вторых, хотя и не вполне успешно, но российские средства массовой информации обвиняли японцев в жестокостях по отношению к раненым и военнопленным. Хотя доказательств не было, тем не менее европейские наблюдатели внимательно следили за положением русских военнопленных в Японии, посещали места размещения пленных, госпиталя и т. д. Количество русских пленных в Японии было огромно: по данным японских авторов – свыше 72 400 тысяч[227]

. Большие социально неоднородные и неструктурированные группы легко становились маргиналами, опасными для себя и для окружающих. Кроме того, для некоторых военнопленных пребывание в Японии затянулось, и для них любое занятие, любая организация досуга приобретали особое значение.

Нельзя не отметить, что вопрос организации религиозной работы среди русских военнопленных в Японии уже привлекал внимание историков. Первые очерки, касающиеся этого сюжета, были написаны вскоре после войны[228], на основе публикаций в «Церковных ведомостях» и сведений, предоставленных архиепископом Николаем. Эти довольно краткие и очень эмоциональные очерки во многом предопределили взгляд на вопрос большинства современных историков[229]

. Между тем представляется, что выделение проблемы организации религиозной работы среди русских военнопленных в Японии в самостоятельный предмет исследования позволило бы выяснить, насколько на самом деле эта работа была эффективной.

Проблема организации религиозной работы среди военнопленных и раненых в Японии возникла уже в самом начале войны.

В марте 1904 г. в Японии оказались первые пленные и раненые – из Чемульпо на о. Сикоку были переведены матросы с «Варяга» и «Стерегущего». С «Варяга» в общей сложности японцы привезли на берег 30 убитых и 200 раненых. Со «Стерегущего» в плен попали 4 матроса.

Всех пленных и раненых передали Красному Кресту Японии, 24 тяжелораненых поместили в госпиталь Красного Креста в Инчхона, где двое из них умерли. Остальные же российские моряки были переправлены в Японию для лечения. Для размещения их был выбран город Мацуяма. «Во-первых, он находится на острове. Во-вторых, место с теплым и умеренным климатом. И расположен главный пехотный полк 22-й. К тому же еще там уже были лагеря (скорее, приюты), построенные для помещения китайских военнопленных во время Японо-китайской войны»[230].

7/20 марта 1904 г. глава Российской духовной миссии о. Николай получил телеграмму от французского католического миссионера с подробным известием о раненых и сообщением о месте их содержания. Rev. Charron предложил свое посредничество на случай, если о. Николай захочет «что послать» матросам. Отец Николай «послал через него им 50 йен на красные яйца в Пасху, несколько икон, 65 брошюр житий святых, 2 Новых Завета, 2 молитвенника, Часослов, пасхальную службу и письмо, в котором утешал их, что они пострадали за Отечество, советовал отправлять общую молитву с пением и чтением по Часослову»[231]

. Через несколько дней, 23 марта / 5 апреля, о. Николай написал еще одно письмо в Мацуяма, поставив на конверте единственную известную ему фамилию «Макаровский»[232]. Ответа все не было, но отправиться в Мацуяма о. Николай не мог. После начала войны положение его было тяжелым – несколько раз получал он письма с угрозами, была опасность покушения на него, и о. Николай оказался чуть ли не под арестом в стенах собственной миссии.

Надо отметить, что далекий от политических интриг, о. Николай не задавался в этот момент вопросом о правовом статусе военнопленных. Его печалило именно то, что он не может оказать им иной помощи, кроме как послать письма и книги, свой долг он видел не столько в организации богослужений, сколько в духовном утешении их. Близилась Пасха, и, похоже, пленным предстояло провести ее только в обществе католических миссионеров.