Военные дневники люфтваффе. Хроника боевых действий германских ВВС во Второй мировой войне

Так что один удар следовал за другим. В тот же черный день 16 января фельдмаршал Эрхард Мильх сел в Таганроге в штабной поезд Рихтгофена с особыми полномочиями от Гитлера принять на себя командование и реорганизовать воздушный мост. Но что он мог сделать? Еще до его прибытия люфтваффе делало все возможное, чтобы спасти Сталинградскую армию. И не смогло, потому что задача была невыполнима с самого начала. А в Питомнике русские, захватив германское осветительное и сигнальное оборудование, устроили ловушку. Не один немецкий пилот поверил сигнализации и совершил посадку прямо у врага.

В самом Гумраке ситуация неуклонно ухудшалась. Его узкая взлетная полоса, окаймленная обломками и воронками, требовала крайнего умения и смелости при каждой посадке. В ночь с 18 на 19 января молодой лейтенант Ханс Гильберт сумел тут посадить свой тяжелый «кондор» в условиях видимости не более 50 метров. Хотя и был поврежден хвостовой костыль, он успешно выполнил приказ эвакуировать командующего танковыми войсками генерала Хубе. В тот же день командир III/KG 27 («Бельке») майор Тиль приземлился на «Не-111». Его послали как представителя VIII воздушного корпуса, чтобы докладывать о ситуации на неблагополучном аэродроме (в радиограммах 6-й армии он характеризовался как «пригодный к операциям днем и ночью»). Дело в том, что многие транспортники, не готовые к риску посадки, либо возвращались назад, либо просто сбрасывали бомбы-канистры. Печальный доклад Тиля говорит сам за себя:

«Аэродром легко можно заметить с высоты 1500–1800 метров благодаря укатанной полосе, обломкам и многочисленным воронкам от бомб и снарядов. Посадочный крест приземления занесен снегом. Как только моя машина остановилась, аэродром обстреляли десять вражеских истребителей, которые, однако, не опускались ниже 800–1000 метров из-за огня легкой зенитной артиллерии. Одновременно аэродром оказался под артиллерийским обстрелом. Только я выключил моторы, как мой самолет превратился в мишень для прицельной стрельбы. Все летное поле находится в зоне обстрела как тяжелых, так и средних пушек, расположенных, если судить по открытым позициям, в основном на юго-западе…

Выражаясь технически, аэродром можно использовать для посадок днем, ночью – только с участием весьма опытных экипажей. Поле, в общей сложности, усеяно остатками тринадцати самолетов, вследствие чего эффективная ширина посадочной полосы уменьшена до 80 метров. Особо опасными для ночных посадок тяжело груженных самолетов являются обломки „Ме-109“ в конце полосы. Полковник Розенфельд обещал немедленно их убрать. Поле также усеяно многочисленными бомбами-канистрами с продовольствием, и ни одна из них не убрана, а некоторые наполовину занесены снегом…

Когда я вернулся в свой самолет (после доклада генерал-полковнику Паулюсу), то обнаружил, что он серьезно поврежден артиллерией, а мой летный механик убит. Второй самолет моего звена стоял возле полосы в похожем состоянии. Хотя я приземлился в 11.00, до 20.00 не появилось ни одной команды для разгрузки самолета, а мою машину не разгрузили и не заправили, несмотря на отчаянную нужду Сталинградского гарнизона в горючем. В качестве оправдания сделали ссылку на артиллерийский обстрел. В 15.00 звеньями по три-четыре самолета надоедливые русские „У-2“ приступили к наблюдению за аэродромом. С самого начала я поставил себе задачу следить за системой контроля над небом и установил, что до 22.00 было совершенно невозможно приземлить ни один самолет… Как только приближается какой-нибудь самолет, тут же включаются семь прожекторов вдоль глиссады, которые видны за несколько миль, а потому их будут сверху бомбить эти назойливые бродяги. Единственно возможная мера – короткая вспышка, которая позволит самолету сориентироваться при сбросе его бомб-канистр…»

В штабе 6-й армии, где Тиль попытался обсудить многочисленные и непреодолимые трудности, усложняющие воздушный мост, его встретили лишь отказами, горечью и отчаянием.

– Если ваши самолеты не смогут садиться, – сказал Паулюс, – моя армия обречена. Каждая машина, сумевшая приземлиться, может спасти жизнь тысяче солдат. Сброс с неба бесполезен. Многие из канистр так и не находятся, потому что люди слишком обессилены, чтобы заняться их поисками, а горючего, чтоб их собирать, у нас нет. Я даже не могу передвинуть окопы на несколько миль, потому что солдаты упадут от изнеможения. Прошло четыре дня с тех пор, как они ели в последний раз. Тяжелое оружие мы бросаем, потому что нет бензина. Уже съели последних лошадей. Вы можете себе представить зрелище, как солдаты набрасываются на старый труп, разбивают череп и глотают сырой мозг?

Последнюю фразу, докладывал Тиль, мог произнести любой из присутствовавших: генерал фон Зейдлиц, генерал-майор Шмидт, полковник Эльхлеп, полковник Розенфельд или старший лейтенант Кольбеншлаг. «Со всех сторон на меня неслись обвинения».

Паулюс с горечью продолжал: