Воевода

   — Знать, Божья благодать на него снизошла. Иной ведь всю жизнь подле господ вьётся, а выше подьячего не встанет.

   — Это уж точно так, — согласился захмелевший Фёдор Григорьевич. — Да я, однако, к чинам его не погоняю. Вот и Алексея не понукал. Сам он у меня в гору поднимается. Знать, кому что от Бога дано. А ведь чтили его в Кремнике всего-то за младшего костромского сына боярского. Он же старший. Поди ж ты...

Воздав хвалу старшему сыну, Фёдор вновь взялся за младшего:

   — Заметил я, однако, как Данила покружил близ воевод, так потянуло его в ратное дело вникнуть. Что будет, не ведаю...

Когда выпили ещё по кубку хмельного, отец Питирим мимоходом заметил:

   — Женить бы тебе Данилу надо.

Надеялся он, что Фёдор наконец поведёт речь о его старшей дочери. И не ошибся.

   — Так ведь сие неминуемо, — согласился Фёдор. — Дай вижу, какой уже год ходит мой Данила с обожжённым сердцем. Посмотри-ка на них. Думаешь, зря зыркают друг на друга?

   — Так моя-то ещё молода, батюшка Фёдор, — заметил Вешняков.

   — Ведаю то. А через год и невестою поднимется, глаз не оторвёшь.

   — Что Богом дано, не отнимешь.

Радоваться бы отцу Питириму, что само по себе всё получилось на сватовство или на сговор похожее. Но в душе у него не было блаженного чувства умиротворённости. Он сожалел о том, что надо ещё год ждать, когда с чистой совестью можно выдать дочь замуж, не нарушив каноны православной веры. Сердце-вещун подсказывало, что всё сложится по-иному и Господь не соединит его дочь в законном браке с Даниилом Адашевым, потому как не Всевышнему, нет, а какой-то злой силе неугодно свести две чистые, непорочные души в супружестве. Однако у Питирима язык не повернулся сказать о том, что сговор ни к чему: судьбы, дескать, у наших детей иные. Да и хмель взял своё. Хотелось добрые дела вершить, и он ответил ждущему его слова отцу, радеющему за благо своего сына:

   — Ты, батюшка Фёдор, считай так: от меня тебе низкий поклон за то, что заметил мою доченьку. А коль желаешь большего, то и сговор можем завершить полюбовно, ибо моя доченька чести твоего дома не уронит. Вешняковы испокон веку следом за Адашевыми идут.

Супруги Фёдора и Питирима хотя и «кум овал и» о своём, но весь разговор, которым были заняты их «государи», слышали и в согласии между собой кивали головами. Так мирно и тихо, пока Катя и Даниил кидали друг на друга мимолётные взгляды, родители определили их судьбы: быть им через год мужем и женой. Оставалось только объявить детям свою волю.

Родители были намерены сказать Катерине и Даниилу об их помолвке в день Великой субботы, накануне светлого Христова Воскресения. А до тех славных дней русского православия весь московский народ постигло жестокое бедствие. Однако в день поминовения воскресшего Лазаря Даниилу и Кате дали понять, что они наделяются волею держать себя друг к другу, как и в прежние годы, по-родственному, легко и доверительно. К Катерине подходила матушка Авдотья, что-то шептала ей. Та же улыбалась и согласно кивала головой.

   — Всё так и будет, родимая, как ты говоришь, — отвечала ей Катя.

Вскоре дети ушли из-за стола. Следом за ними покинули трапезную и Даниил с Катей. Все вышли во двор. Дети остались играть в салки, а Катя направилась к воротам, зная определённо, что Даниил идёт за ней. У калитки она сказала:

   — Вечер такой отрадный. Может, сходим к Москве-реке на наше место? Помнишь, где плотвичек ловили?

   — Как не помнить! И я готов. Вот только не запоздниться бы.

   — А мы туда и обратно.

Даниил вспомнил, как они птицами летали «туда и обратно» на Москву-реку и купались там летней порой. И ему стало грустно, потому что то время безвозвратно улетело. Теперь им уже стыдно бежать. Они должны идти степенно. Но каково это, ежели от всех ворот, с мостков смотрели на них соседские кумушки и судачили о новоявленной паре! Однако Катю не смутили любопытные взоры. Она шла не то чтобы с гордыней на лице, но голову держала высоко. И вот уже Сивцев Вражек позади, они пересекли Плотников переулок и вышли к Сенной площади. За нею — уклон к Москве-реке. Уже опускались сумерки тёплого апрельского вечера. В зарослях ивняка, черёмухи, нависших над рекой, примерялись к пению соловьи.

   — У нас в Козельске рядом с домом речка Жиздра протекает, так там тоже соловьиная роща есть, — остановившись близ воды, сказала Катя.

   — А я даже в Кремле слушал соловьёв. Там за стеной Неглинка вся в зарослях, и вот птицы там утешаются...

Катя увидела бунт[5] брёвен, позвала Даниила:

   — Идём посидим. Так хорошо тут!