Воевода

   — Было сие, — согласился Фёдор Григорьевич. — Только и мы себе не ищем такой судьбы. Ежели мы не привезём тебя к царю, он нас тоже собаками затравит.

   — А ну-ка, сварливый старик, собирайся в путь, — строго сказал Даниил. Он снял с сучка, торчавшего из бревна в стене, свитку из веретья, подал Доможилу. — Одевайся!

   — Ни за что! — крикнул Доможил.

   — Данилушка, отнеси его в тарантас, — сказал Фёдор Григорьевич.

   — Да уж иного и не остаётся!

Даниил сгрёб Доможила в охапку, понёс из избы. Но в тёмных сенях тот словно уж выскользнул из рук Даниила и пропал.

   — Ну погоди, злыдень! Вот уж я тебя! — выругался Даниил и принялся искать Доможила.

Вышедший из избушки следом Фёдор Григорьевич спросил:

   — Что случилось?

   — Так убежал Доможил. Выскочил из рук. И темь тут такая...

   — Только этого нам не хватало, — рассердился старший Адашев. — Держать надо было крепче.

Они вышли из тёмных сеней и увидели, что возле избушки нет ни коней, ни тарантаса, ни возницы. Даниил выбежал на дорогу и заметил в конце деревни удаляющийся тарантас. Он вернулся к отцу.

   — Обокрали нас, батюшка, — сказал он с усмешкой.

   — Экий тать! И как это он умудрился смутить Никанора!

И Адашевым ничего не оставалось делать, как нанять в деревне мужика с лошадью и возком. С тем они и отправились на поиски Доможила и своих лошадей с возницей.

В тот же день, как позже узнал Фёдор Григорьевич, Доможил приехал в Кремль и отпустил Никанора, наказав ему встретить своих господ. Он бесстрашно прошёл мимо всех стражей, называя своё имя, и появился в опочивальне государя.

   — Ты меня искал, вот я и явился. Зачем маешься и впал во страх? Сон твой вещий, из тех, что на роду написаны. И несёт он тебе болести телесные и душевные. Хочешь одолеть их, крепись, будь милосерден. Трижды в день читай псалом Давида. Блажен, кто помышляет о нищем! В день бедствия избавит его Господь. Теперь же подай мне коня и повозку, и я уеду домой.

   — Как смеешь, раб, повелевать мной! Читай весь псалом. — Царь начал читать сам: «Господь сохранит его и сбережёт ему жизнь, блажен будет он на земле».

   — «Господь укрепит его на одре болезни его», — пропел Доможил.

   — «Я сказал: Господи! Помилуй меня и исцели душу мою, ибо согрешил я пред тобою», — прочитал царь Иван Васильевич.

   — «Враги мои говорят обо мне злое: «Когда он умрёт, и погибнет имя его», — возносил Доможил.

   — «Все ненавидящие меня шепчут между собою против меня, замышляют на меня зло», — вторил Иван Васильевич и повёл псалом далее: — «Даже человек мирный со мною, на которого я полагался, который ел хлеб мой, поднял на меня пяту».

И дальше, строка за строкой, они пели вместе, встав друг против друга:

   — «Ты же, Господь, помилуй меня, и возставь меня, и я воздам им».

   — «Из того узнаю, что ты благоволишь ко мне, если враг мой не восторжествует надо мною. А меня сохранишь в целости моей и поставишь пред лицом твоим навеки».

   — «Благословен Господь Бог от века и до века, аминь!»

Тут царь положил на плечо Доможила руку и сказал:

   — А ты мне любезен. Откуда ты взялся?

   — Был у меня твой посыльный Адаш с сыном, так они в пути.

   — Ну Бог с ними. А тебя я не отпускаю домой. Будешь жить при дворце, и мы вместе пропоем все псалмы Давида...

   — Сто пятьдесят, — ответил Доможил.

   — «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к тебе», — прочитал царь Иван Васильевич первые строки другого псалма.

А Доможил теребил бороду. Он задумался, сел на атласный диванчик и грустно уставился в пол. Царь сел рядом с ним. Доможил заговорил:

   — Я могу остаться у тебя, государь, ежели ты просишь. И, пока ты пьёшь сладкий сок победы над Казанью, будешь меня терпеть. Но скоро тебе придётся пить и горечь, потому как нет у тебя полной победы над тем царством. И проку от меня тебе не будет, не хочу я пить с тобою горечь. Свою я выпил.

   — Какую горечь ты выпил, ведун, в лесу возрастая?

   — Жил я среди людей, любезных мне.

Доможил посмотрел на царя, и в глубине его голубых глаз засветился огонь ледяной ненависти. Он готов был уже излить эту ненависть, однако не успел.

   — Ия тебе буду любезен.

   — Никогда того не случится. Ты устанешь от той правды, какую услышишь от меня, и наконец зашьёшь в медвежью шкуру и отдашь псарю Федяшке Басманову, чтобы затравил меня, как ты затравил собаками моего благодетеля князя Ивана Шуйского.

Царя Ивана Васильевича опалило гневом. Он закричал:

   — Вон сей же миг из Кремля! Эй, рынды! — Тут же вбежали стражи. — Гоните его батогами из Москвы!

Воины схватили Доможила и унесли из опочивальни.