Войди в каждый дом (книга 1)

—  Вон как ты запела, пташечка-канареечка! — язвительно протянул он и осклабился.— Политике учить меня вздумала, да? А сама какой политикой жила, когда от моего брательника тушку баранью в подарочек брала? Или у тебя совесть резиновая — на сколь хочешь растянешь ее, а?

—  Да откуда ж я тогда знала, что мясо ворованное? — отшатываясь, как от удара, слабо возразила Черкашина.— Вы же уговорили меня, знали, что муж мой с голоду еле ноги таскал... Думала, спасу его! А так я бы разве взяла вашу подачку?

—  Гляди, дело твое — может, кто и поверит тебе, что ты ничего не понимала, была как младенец чистый!..

—  Меня ты можешь затоптать, но тебе, Аникей, это не поможет.

—  Цыц, продажная душа! — рявкнул Лузгии и грохнул кулаком по столу.— Ты еще не знаешь, что я могу с тобой сотворить!..

Черкашина, ни слова больше не говоря, накинула на плечи серую вязаную шаль и стремительно вышла из кабинета. Аникей кинулся было за нею, но остановился. Черт с ней, пусть уходит! Пока его еще не свалили, не подмяли, он легко сдаваться никому не намерен.

До дома Аникей не шагал, как обычно, а бежал впритруску, изредка останавливаясь и хватаясь за сердце: оно так и рвалось наружу. Ломило   виски,   лицо

набухало кровью, казалось, еще шаг — он упадет и больше не встанет.

Пока добрался домой, в глазах потемнело. В сенях он опрокинул стоявшее не на месте ведро, поддел ногой пузатую кошку и вихрем ворвался в прихожую.

—  Серафима! — что есть мочи заорал он.— Живв-а-а!

—  Да чего ты горло дерешь, как вахлак какой? — недовольно отозвалась из горенки жена.— Можно подумать, режет тебя кто!

—  Тебя бы на мое место, не так бы еще взвыла,— но унимался Аникей, сбрасывая и кидая куда попало фуражку.— Поди, опять морду штукатуришь?

—  Постыдился бы! Что ты понимаешь, некультурный ты мужик!    

—  А ты что-то больно много этой культуры нахваталась. Пожиже развести, так на всю деревню хватит! — Он скинул ремень, сапоги и в одних носках вошел в горенку.                              

Так и есть! Распустив по плечам редкие рыжие волосы, Серафима сидела перед низким комодом и, вытянув подбородок, старательно растирала кремом морщины. У подола ее цветастого, сшитого по городской моде платья крутился котенок.

—  Два лета проторчала в ларьке на рынке и сбесилась! — Аникей хлопнул себя по яшрным ляжкам.— Ну перед кем тебе здесь красоваться-то? Кто на тебя теперь станет заглядываться? Умора!

—  Много ты понимаешь, невежа!

Серафима презрительно скривила губы, приблизила лицо к овальному зеркалу, пощипала, выравнивая, черненые брови, примяла их, послюнявив палец.

Не обращая больше внимания на мужа, она стянула в узелок волосы и поднялась — сухопарая, высокая и сутулая, блестя жирно смазанным лицом.

—  Завсегда врываешься домой, как бандит! За всю жизнь ни одного хорошего слова от тебя не слышала, все «давай» да «жива»...

—  Ну, теперь нам разводиться поздно, хочешь не хочешь — терпи, тебя никто не возьмет, и я уж все зубы на тебе проел! Так что перестань скулить. Покличь вон лучше Никишку, брательника, позарез нужен.

Он собрал в кучку разложенные на столе вороха разноцветных материй, свалил одним махом на диван, коротко приказал:

—  Вернешься — сготовь чего закусить: может, гости будут!

—  Гости! Гости! — заворчала, одеваясь, Серафима.— Дня не проходит, чтобы кого-нибудь задарма не кормили! Не дом, а постоялый двор какой-то! Ни передыху тебе, ни покойной минуты...

—  Пожалела, жадюга! — Аникей гневно хмыкнул, свел к переносью брови.— Вот скинут меня, тогда небось от всего отдохнешь!

Серафима сразу застыла, открыв рот, с минуту остолбе-

нело смотрела на мужа, потом всплеснула руками, е хрустом заломила пальцы, застонала:

—  Да когда ж это кончится, господи! Кто же ато опять под тебя яму роет?..

—  Яма-то все та же, старая, вся суть в том, кто кого столкнет в нее... Ну да ладно рассусоливать — тони сюда Никишку! От твоих причитаний не легче.

Ворожнев явился тут же, хмурый, небритый. Он долго шаркал ногами у порога и так грозно супился, что даже Аникея взяла оторопь.   

—  Ты что, по-хорошему глядеть не можешь, Никита? Меня и то страх берет. Ребятенка какого можешь до смерти перепужать. Зарос весь, как медведь...

—  Озвереешь, коли тебя норовят в берлогу загнать... Брательник, судя по всему, не настроен был шутить,

скинул галоши и, сотрясая каждым шагом посуду в шкафчике, приминая половицы, протопал в горенку.

—  Выкладывай скорей, что знаешь,— торопил Ани-ней.— Какие новости-то?

— Всю деревню разворошили - как пчельник гудит. И всякая букашка старается тебя побольнее ужалить.

—  Ты туману-то не напускай! Ты толком выкладывай, что народ-то говорит?

—  Да народ от меня как от бешеного шарахается. Так бы и разорвал иного на куски!..

Он скрипнул зубами и, не снимая кепки, грузно опустился на затрещавший под ним стул.

—  Ты зря не зли людей, Никита! — смиряя крутой нрав родича, тихо посоветовал Аникей.— Другой обозленный дурак может такое выкинуть, что и самому что ни на есть умному не придумать. Пока волоки из наших рук не вырвали, надо с умом править, а то на таком раскате, не ровен час, не заметишь, как и вылетишь.